Шрифт:
Базар-вокзал или… привычка жить в Берлине
Мой опыт общения с берлинским метро отягощен банальными подробностями. График подземки, помноженный на расстояние от любого подъезда до ближайшей станции, дает один и тот же результат: в урочный момент поезд скрывается в туннеле. Бег трусцой не спасает положения: все равно не хватает каких-нибудь одной-двух минут. Стоит приблизиться к заветной лестнице, еще секунду назад почти пустой, как по ней начинают подниматься пассажиры, напоминая массовку во время киносъемок: сигнал «мотор», статисты пошли. Словно во времена Сирина (Набоков упомянул этот факт в романе «Отчаяние»), недра «выплевывают» народ порциями, по мере прибытия поездов. Поневоле выругаешься, завидев очередных выныривающих: значит поезд как раз тю-тю. Учитывая собственную перманентную спешку, и то, что десятиминутные перерывы здесь наблюдаются даже в час пик, зрелище досадное. Хотя радует отсутствие неиссякаемой толчеи на лестнице, на перроне, в вестибюлях. Ибо, по Мандельштаму, в «толпе лиц не видно,
Берлинский концерн «Werner Media» в свое время учредил и издавал (в числе прочего) «Еврейскую газету» на русском языке. В декабре 2006 года в ней можно было прочитать такое сообщение: «Как заявил Ратушняк (мэр Ужгорода. – Д. Д.), Адольф Гитлер, придя к власти, “в первую очередь расстрелял 300 трамвайных зайцев”. Мэр подчеркнул, что именно с того времени началось “бурное развитие страны”». В современном Берлине, лихорадочно борющемся с социальными льготами, «зайца», трижды застигнутого врасплох, могут упечь на полгода в тюрьму. После полуночи линии метро, как правило, прекращают свою работу. Причем в первую очередь заканчивается сообщение с наиболее бедными жилыми районами. Добираясь из солнечного Штеглица в пасмурный Веддинг, попадаешь только на вокзал Zoo. Хотя, если разобраться, у каждого города – свои причуды. В благополучном восточногерманском Эрфурте первых лет ХХI века трамваи к вечеру меняли свой маршрут и номер. Неискушенный путешественник из точки А в точку Б мог очутиться вовсе не там, куда направлялся.
Пассажиры городского транспорта – бесправный народ. Иногда мне кажется, что именно на них отрывается государство, не желающее отвечать за ранее прирученных граждан. Или это один из удобных способов дать выход агрессии по адресу представителей нетитульной национальности, нелегалов, маргиналов и других безлошадных, а стало быть, неимущих. Для сравнения – два примера. В начале 90-х (в пору резкого роста цен на проезд) в рижских трамваях чинили облавы: вагон останавливался на перегоне, в него влетала целая толпа контролеров, которые устраивали нечто среднее между проверкой билетов и шмоном. Не раз был свидетелем грустных сцен, когда не приглянувшихся безбилетников тузили и выкидывали на улицу (невзирая на возраст). С чем-то отдаленно напоминающим облавы иногда сталкиваешься и в Берлине: выходишь на перрон, а тебя встречает эскорт сотрудников местного «трамвайно-троллейбусного треста».
Трамваи в Берлине не отменили, вопреки предрекавшему это Набокову. А роковой и экзистенциальный смысл рельсового пути, где бы он ни пролегал – в городе или вне города, на мостовой, под или над ней – тема классическая. Неспроста первое, что бросается в глаза на перронах берлинской электрички (надземки, эстакадной дороги) – отнюдь не название станции, которое тоже присутствует, а сообщения наследников г-на Безенчука и фирмы «Нимфа». Глядишь в вагонное стекло, ищешь глазами табличку, хочешь знать, куда приехал, не Дибуны ли? Находишь сразу – длинненькую, вытянутую, прямоугольную, а на ней какое-нибудь «Wittenburg Bestattungen» 1 . Прямо над перронной скамейкой. Да и по городским кварталам почти на каждой улице – вывески наравне с вокзальными, ресторанными, вплоть до неоновой рекламы и украшений брандмауэров: «Tag und Nachtruf, global, seit 1905». (Звоните днем и ночью, хороним по всему миру, с 1905 года.) Спрашивается, зачем ночью звонить? Вывозят и тайно закапывают?
1
Название похоронной конторы.
Транспарант «Billigbestatter» 2 красуется едва ли не на фронтоне одного из вокзалов германской столицы. Странно, почему до сих пор не догадались использовать для этой информации афишные тумбы? Референций много. Поневоле вспомнишь и Дюма, и Ильфа, и Целана, и memento mori. И все же даже Берлин, то сумасшедший, то вот такой, почти макабрический, расхолаживает: население движется прогулочным шагом. «Въезжая в эту страну, словно влезаешь в домашние шлепанцы», – сказал однажды рижский радиожурналист Алексей Романов. Мне пришла в голову несколько иная фраза: Германия – зона недомашнего консервирования. Или псевдодомашнего? Дежурная вежливость, условная добропорядочность, тихо пестуется общий знаменатель – калориферное, среднеарифметическое тепло. Однако пожаловаться на полный дефицит мимики нельзя. Эпизоды, свидетелями которых я был в середине нулевых, сегодня, наверное, не достойны упоминания. И все же приведу некоторые.
2
Можно
Негр – немцу, попросившему его маленькую дочь вести себя потише: «Ты сейчас вылетишь из автобуса» (Du fliegst jetzt aus dem Bus raus).
Немка при виде турецкой семьи – он, она, дети во множестве (по-мусульмански запеленавшая себя мать окружена чадами мал-мала-меньше, которые облепили ее со всех сторон): «Бабы нужны для того, чтобы детей иметь» (Weiber sind daf"ur da, Kinder zu halten). «Не я их отец» (Ich bin nicht der Vater), – ищет аргументы мужчина.
Не только в общественном транспорте, но и в городе вообще периодически материализуются «наши», чей дресс-код и фенотип неумолимо мутируют в местную сторону – не опознать. Нечто подобное иногда происходит и с «ними». Так немецкий журналист, руководитель пресс-конференции на конгрессе по ксенофобии, был сильно похож на русского актера, исполнявшего главную роль в «Секретном фарватере» – советском фильме о Второй мировой. Но отличался плохой (немецкой!) дикцией и странными гримасами: то потупит взор, то улыбнется без видимых причин на серьезной теме. Не потому ли, что в докладе представителя России преобладали слова: «практики», «идентичность», «субкультура», «дискурс», «электоральный ресурс», «моральная паника»… Не помню, как реагировал переводчик. У толмачей зачастую роль незавидная. На другой встрече – корпоративе топ-менеджеров – в составе российской делегации присутствовали депутат Государственной думы, шефы «Н-тяжмаша», «У-газпрома», строительных, лесопромышленных, водных и продовольственных отраслей. Организатор зачитал приветственное слово, перечисляя известные имена, дескать, в разные годы в данное историческое здание заглядывали на огонек канцлеры Гельмут Коль, Герхард Шредер, а также Франц Бекенбауэр, которого иногда называют немецким кайзером. Переводчица (на немецком): «В разное время этот зал посещали бывший канцлер Коль, бывший канцлер Шредер и германский кайзер Франц Бекенбауэр».
Впрочем, вернемся к шлепанцам. Время от времени на одной из линий метро возникает призрак… стихотворца. Обутый зимой в сандалии, поэт-бомж просит милостыню в каком-то автоматическом режиме, глухой скороговоркой бубня и затверженные куплеты-сонеты, и дежурный «жене-манж-па-сис-жур». Смотрит «искоса, низко голову наклоня», при этом настолько быстро движется по проходу (перегоны между станциями длятся не дольше минуты), что кинуть ему в стаканчик «этвас копек ауф дем штюк брод» технически невозможно.
Набоков в «Даре» писал о том, как в утренних берлинских дворах звучали слова Prima Kartoffel, произносившиеся «тонко и сдержанно-певуче». Нынче на многих улицах видишь лавки смуглых зеленщиков, поминутно выкрикивающих самым развязным и в то же время цельнометаллическим тоном: «Томатен айн ойро, томатен айн ойро!!!» Зычная фраза «помидоры за один евро» звучит совсем по-турецки.
Каждый пытается сбыть свой товар как может. Еще недавно процветала реклама по телефону. Неожиданно в твоей квартире раздавался звонок, и незнакомый человек предлагал тебе сыграть в лотерею, суля неслыханные результаты, среди которых возможность попасть на модную телевизионную передачу, или пытался навязать страховку; в крайнем случае советовал приобрести что-нибудь. Убалтывающего обрывали на полуслове. Бодро начатая фраза вербовщика: «Heute m"ochte ich Ihnen die einmalige Gelegenheit geben…» – прерывалась глаголом «aufzulegen» и короткими гудками. Ради такой фразы стоило позвонить, ибо она хороша сама по себе: «Сегодня я хотел бы предоставить Вам уникальную возможность… положить трубку».
Нельзя сказать, что в Берлине нет очередей. Люди послушно выстраиваются друг за другом к кассам торговых центров, в присутственных местах, на почте, на лестнице, ведущей к Рейхстагу. В магазине каждый день – что-нибудь забавное. Появляются восточные женщины и складывают дикое количество решеток с яйцами в корзины. Доверху. Куда столько? Если в гешефт, то почему не в оптовом универсаме, в «Metro»? Немец потасканного вида стоит в очереди к кассе с пластиковым пакетом из российского супермаркета полным пустых бутылок. «Автоматический тарный пункт» здесь пока не установили. Русская кассирша, усердно скрывающая свое происхождение, привычно выпотрошила пакет в картонную коробку, но одну бутылку вернула владельцу. «Почему?» – спросил немец. Кассирша повертела бутылку, на этикетке надпись по-русски: «Крем-сода». Ну, думаю, сейчас-то она расколется, продемонстрирует знания. Молчит, пустила бутылку через сканер. Считывающее устройство жалобно пискнуло. «Видите, – торжествуя заметила кассирша, – не тот сигнал!»
Однажды разоткровенничался мой сосед-продавец: «Кассиры уже не только знают тебя в лицо, они знают твою фамилию». «Мою? Каким образом?» «А ты карточкой всегда расплачиваешься». Лишний повод убедиться в отсутствии анонимности.
Cакраментальный вопрос берлинца, желающего занять очередь, звучит обычно так: «Вы первый?» Хотя, как говорится, бывают и иные случаи. Вот очередь к автомату, принимающему тару. Подошедшая женщина просит пропустить ее: она принесла всего одну бутылку. «Стой, где была. Видишь, все стоят!» – восклицает покупатель африканской наружности, он второй в очереди. Женщина пытается возражать. «Du hast nichts zu sagen» (Помалкивай), – ставит точку чернокожий на ломаном немецком. Тоже вполне банальная история, показавшаяся мне когда-то на общем фоне необычной.