Торговец тюльпанами
Шрифт:
— Тебя можно поздравить братец: вот ты и настоящий цветовод! Работа, требующая смирения, в самый раз для такой простой души…
Надо сказать, в сравнении с полномочиями, полученными от Паулюса старшим Деруиком, уход за цветами и впрямь мог показаться если не отдохновением, то, по крайней мере, занятием более чем спокойным. То ли дело посещать аукционные залы: постоялые дворы, кабаки, курительные комнаты, приемные аптекарей и прочие сумрачные места — тюльпанщики, от природы скрытные и недоверчивые, выбирали именно такие для своих собраний. Здесь уже были хорошо известны его ораторские способности, и его наивные вспышки действовали на публику все так же волшебно. Только теперь старший Деруик выступал от имени Берестейнов и работал на них, о чем свидетельствовали украшенная
— Волчонок влился в стаю! — шутили тюльпанщики.
Виллем выслушивал насмешки вполне безмятежно: столь незначительное стеснение свободы вполне окупалось положенной ему — и немалой — долей прибыли. К тому же он и сам считал, что пока не готов самостоятельно вести дела, и понимал теперь, что приобщиться, пусть даже успешно, к торговле тюльпанами — еще не значит овладеть ремеслом. Этого мало: одно дело проявить способности, совсем другое — втиснуться в узкий кружок самых крупных торговцев, тех, чье состояние исчисляется тысячами флоринов… Но настанет день, когда любые материальные трудности будут позади, когда он сможет купить на свое золото любой дворец, любую одежду, любую женщину. Деньги для него будут все равно что для других земля: заурядная субстанция, которую можно найти везде и которая кому угодно налипает на подметки. Стоило Виллему об этом подумать — и у него грудь распирало от желания победить. Да, да, он обязательно разбогатеет, он сделается головокружительно богатым!
— Что ж, желаю тебе, чтобы это сбылось! — отозвался Паулюс, когда старший Деруик ему открылся. — Только для начала придется поработать!
— Конечно! — согласился Виллем.
— Работа черна, да денежка бела!
— Несомненно!
Деруик соглашался, но на самом деле его изумила эта поговорка в устах ректора. Вроде как дело не Паулюса, а Яспера донимать его скучными рассуждениями на тему «терпение и труд все перетрут»… Внезапно у него мелькнула дерзкая мысль: а заслуживает ли Паулюс его восхищения? Возможно, этот великий харлемский регент — всего лишь карлик в сравнении с господами из Амстердама, а те, в свою очередь, ничто в сравнении с правителями страны. «Чем мельче лес, тем крупнее кажется заяц», — с горечью подумал он. В конце концов, все богатство Паулюса — несколько домов, несколько арпанов [37] земли, на которой растут тюльпаны, ну, еще голубятня у него есть и две мельницы… А что это за должность такая — «ректор латинской школы»? Он даже и не бывает там никогда, а отпрыскам приличных семей, которые оканчивают эти латинские школы, заранее уготована мирная карьера адвоката или учителя. Та еще знать!
37
Арпан — старинная французская единица измерения длины, примерно 58,52 м, а также единица измерения площади, равнявшаяся квадратному арпану, то есть около 3 424,5904 м 2.
Хозяин и наставник мгновенно съежился в его глазах. Виллем понял, что чем больше преуспеет, чем выше поднимется сам, тем дальше от него окажется блестящий пример для подражания, которым он восхищался в юности. Этак, глядя на Паулюса свысока, он, пожалуй, в конце концов и совсем потеряет из виду бывшего кумира. Регент Берестейн станет одним из многих, сольется с харлемским пейзажем, как растворяется в волнах пена.
— О чем ты думаешь? — спросил Паулюс, и Виллем, услышав вопрос и взглянув в обрамленное розами зеркало, вздрогнул: веки полуопущены, щеки запали, ноздри сузились — лицо человека, вынашивающего тайные замыслы, лицо заговорщика!
— Ничего тебе в жизни не добиться, мальчик мой, если не научишься лучше скрывать свои чувства…
— Мессир, я…
«До какой степени хозяин меня разгадал?» — в растерянности подумал он. И глупейшим образом — будто его мысли могли просвечивать сквозь кости черепа — надвинул шляпу на лоб.
— Это прекрасно, что ты честолюбив,
— Да, сударь.
— Кстати… — задумался ректор. — Среди моих знакомых есть влиятельный человек, близкий друг принца Оранского [38] , Константин Хёйгенс… [39]
При упоминании прославленного имени у старшего Деруика расширились зрачки и участилось дыхание. Ему показалось, что у него над самым ухом протрубили в рог.
— Знаменитый поэт! — восторженно воскликнул он, тотчас пожалев о заурядности своей похвалы.
38
Фредерик-Генрих Оранский (1584–1647) — младший сын одного из лидеров Нидерландской революции, первого статхаудера Нидерландов и Зеландии Вильгельма Оранского, с 1625 года и до своей смерти — статхаудер Нидерландов.
39
Константин Хёйгенс (1596–1687) — нидерландский поэт, ученый и композитор эпохи Возрождения, так называемого золотого века Нидерландов, тайный политический советник и секретарь двух принцев Оранских.
— Он самый. Константин, как и ты, получил самое лучшее образование. По слухам, он с семи лет говорил по-французски и на латыни, а в двенадцать был готов хоть с кем подраться на шпагах. Кажется, он еще и танцует отлично… Скоро нам с Хёйгенсом надо будет встретиться по делу. Хочешь с ним познакомиться?
— Еще как хочу! — вырвалось у Виллема.
— Ладно, возьму тебя с собой… Представлю своим секретарем. Такого человека полезно иметь про запас — как туза в рукаве…
Ректор подмигнул, улыбнулся и от уголков его глаз разбежались морщинки.
— К тому же его господин в родстве с графом Нассау, губернатором наших бразильских колоний… И как знать, вполне может быть, принц поддержит и твоего отца в его начинаниях…
— Сударь, даже не знаю, как выразить свою вам признательность! Мне кажется, до того как я познакомился с вами, мое сердце еще не билось, кровь еще не бежала по жилам!
От этого признания веяло таким чистосердечием, что Паулюс растрогался.
— Милый мальчик, как же ты еще юн!
Затянутая в перчатку рука регента коснулась горящей щеки Виллема и медленно двинулась вниз, очерчивая контуры лица. Находившие на Паулюса приступы нежности порой проходили бесследно, а порой подстегивали его желание. На этот раз нижняя губа у него отвисла, словно чересчур тяжелый подбородок оттягивал ее к груди — это служило верным признаком пробудившегося влечения.
— До чего же чистое у тебя лицо! Я знаю, лицо — всего лишь непрочное соединение костей и плоти, на котором годы оставят безжалостный оттиск, и на твое личико скоро посягнет время, но сейчас оно — сокровище… Настоящее сокровище, и за право обладать им многие короли отказались бы от престола, не один старец пожертвовал бы своим богатством…
— Отчего бы мне тогда им не торговать?
— Замолчи, дурачок, ты сам не понимаешь, что говоришь!
Ректор раскрыл объятия, чтобы принять в них возлюбленного — так было заведено между ними с того дня, когда Паулюс утешал юношу после неудачного аукциона: отеческий, вроде бы, жест предварял их любовные игры. Оба знали, каким образом дружеские объятия перетекут в чувственные, как в конце концов сольются их губы, в каком порядке они станут друг друга раздевать. Со временем у них образовались традиции, привычки, условия, или правила свиданий. Среди последних была одежда, какую теперь носил Виллем: с немногими пуговицами, а стало быть, легко снимавшаяся, — и место встреч. Укромный альков на верхнем этаже дома Берестейна оказался для любовников удобнее не только садовой беседки, но и номера в трактире.