Торикаэбая моногатари, или Путаница
Шрифт:
«Не знаю, долго ли еще продлится мой век…» — сам себе в печали проговорил Химэгими — вряд ли сыщется кисть, способная изобразить эту картину. И, конечно, Сайсё так разволновался, что подошел поближе и прочел:
От слез и дождя Туманится взгляд. Насквозь промок. Как встретились бы мы, КогдаОн появился так неожиданно, что Химэгими поначалу испугался, но потом он даже растрогался.
Я в одиночестве Смотрел на небо. Все в дожде… Я ждал тебя, И слезы все текли, текли.Сайсё стал говорить, как жестоко со стороны Химэгими скрываться и одной любоваться небом, не подавая весточки о себе.
— Если у тебя такое жестокое сердце, то мне, думаю, вовсе не стоит жить, — заключил он.
Поскольку место было совершенно безопасным, они улеглись посупружески, и говорили обо всем на свете — то плача, то смеясь. Пересказать это невозможно.
Они и не заметили, как рассвело. Они поднялись, и Сайсё пристально посмотрел на Химэгими. Ее раскованные, блестящие манеры и независимость были, безусловно, мужскими, но смятение с внутренней дрожью сообщали ей мягкость и очарование, от любви и растерянности она сделалась бесконечно слабой. Ённокими, к которой привык Сайсё, была всегда грустной и обеспокоенной — даже когда отдавалась ему, и он притерпелся… Но вот эта женщина, которую он действительно любил, сумела перемениться, она стала слабой, милой, покорной, игривой, трогательной, мягкой, податливой — словами и не скажешь. Однако Сайсё представлялось обидным, что она появляется в свете, открытая чужим взглядам, он хотел во что бы то ни стало спрятать ее, чтобы она принадлежала только ему.
— Годами я видел в тебе мужчину, но в женском облике ты прекраснее всех сказочных принцесс — ведь это твое настоящее лицо. Я спрячу тебя, ты будешь только женщиной. Если ты останешься мужчиной, я не смогу видеть тебя так часто, как хочет того мое сердце, а это невыразимо печально. Сколь бы странным это теперь ни казалось, но с самых давних времен женщина слушается мужчину — нравится ей это иди нет, так уж повелось. Да и тебе самой быть мужчиной вовсе не подходит, — Сайсё во что бы то ни стало хотел видеть Химэгими только своей, он повторял это и днем, и ночью.
Правда была на его стороне, но для человека, привыкшего к мужской жизни, взять да и запереться накрепко было бы так странно, что Химэгими не хотел и думать об этом. Сайсё же страдал, он плакал днем и ночью и не мог отделаться от своих мрачных мыслей.
Химэгими не давал о себе знать гораздо дольше, чем это обычно бывало, и уже беспокоился о том, что Удайдзин опять станет волноваться, и потому Химэгими отправил Ённокими записку: «Мое обычное недомогание никак не проходит, поэтому мне ничего не остается, как жить здесь в заточении, я чувствую себя беспомощным и спрашиваю себя, чем это может кончиться.
Немного смысла Жить так, Как я живу. Но и уйти совсем — Печально».В доме Удайдзина поговаривали: «Как бы он себя не чувствовал, в обычае чтобы за человеком ухаживали дома». «Эти его постоянные отлучки совершенно непонятны». «Что же это за супружеские отношения?» Удайдзин горевал, женщины шептались, и только одно сердце, казалось, знало, отчего не проходит эта болезнь. Причиной была она, Ённокими, ей было горько и стыдно, ей было больно, и оттого,
Записка от Химэгими, разумеется, привела Удайдзина в возбуждение, и он тут же сам развернул ее. «Выходит, дело и впрямь серьезное! — забыв про свою обиду, Удайдзин заплакал. — Вот ведь, уж и не знаю, отчего он может быть так тяжело болен. По меркам наступившего упадка он — человек выдающийся, по записке видно, что его одолевают самые мрачные мысли. Но каков почерк, никто с ним не сравнится!» Он снова и снова перечитывал послание.
— Напиши ответ, да так, чтобы он его запомнил, — приказал он Ённокими.
Она робела, но написала очень милый ответ.
Печален этот мир, Но все ж И я живу — Росинка — Вот уж сколько дней.Записка была очень трогательной, но Химэгими она не взволновала. Он не хотел показывать письмо Сайсё и не давал ему прочесть его. Понимая, что это, должно быть, ответ Ённокими, Сайсё все же отнял письмо, прочел и забеспокоился, Он любил Химэгими, но теперь он покрылся краской и посерьезнел, ощутив, как сильно он привязан и к Ённокими. «И вот такому человеку я доверяюсь, собираясь переменить себя всего и жить с ним взаперти», — с тоской подумал Химэгими. Сайсё же пребывал в таком блаженстве, будто собирался прожить десять тысяч лет, он наслаждался Химэгими днем и ночью до изнеможения, повторяя клятву верности на следующие жизни. Так прошло довольно много дней, и Химэгими собирался уже вернуться домой, но Сайсё печально повторял:
— Стоит тебе оказаться в свете, как ты снова станешь чужой.
И все же продолжаться так до бесконечности не могло, Химэгими заставил Сайсё уйти, а сам, вновь почувствовав себя мужчиной, отправился туда, куда его призывали дела.
Все так и шло, но в десятую луну, когда для Химэгими настало время снова скрыться в «тихой обители», вдруг оказалось, что это вовсе не нужно. Химэгими не мог взять в толк — отчего так, вставал и ложился в беспокойстве. Поскольку на этот раз ему не потребовалось уединяться, он оставался у Удайдзина. Ённокими выглядела необыкновенно благородной и изящной. Поскольку Химэгими находился здесь, Ённокими оставила все другие заботы, она вздыхала и не отходила от него. Смотреть на это было очень трогательно. Считая, что он уже совсем скоро покинет этот мир, Химэгими разговаривал с ней сердечно и ласково, что приводило Удайдзина в радость и умиление, так что он побеспокоился заказать молебны, всеми силами стараясь помочь им.
Ённокими была снова в тяжести. Поскольку со времени первых родов прошло совсем немного времени, она стеснялась своего положения и никому не признавалась.
Поскольку Химэгими так долго находился в доме Удайдзина, Сайсё, который был вынужден скрывать свою связь с обеими возлюбленными, мог бы утешиться «у той сосны морской, что в Оёдо…», [14] но понимая, что кругом так много посторонних глаз, он даже не мог написать откровенного письма, и мучился от тоски.
14
Строки из стихотворения, помещенного в «Исэ моногатари».
У той сосны морской, Что в Оёдо на побережье Растет, — сердце В покой приходит, хоть И не говорит она…Перевод Н. И. Конрада