Торопун-Карапун и тайны моего детства
Шрифт:
Гул удивления пронесся над площадью, и кто-то восхищенно крикнул:
— Вот это да!
— Отойдите, все отойдите! — зашумел Управляющий. — Пусть Торопун-Карапун один съест весь дворец!
— Пусть он съест! Пусть он съест! Пусть он съест! — ревела толпа.
— Да, да, пусть он съест в честь нашего Шоколадного Солнца, — поддержал Управляющий.
— Я больше не хочу, — устало сказал Торопун-Карапун.
Я начал пробираться к Торопуну-Карапуну, но толпа оттеснила меня.
—
— Тише! — вдруг рассердился Торопун-Карапун и кулаком ударил по дворцу.
Гром разнесся над площадью. Солнце пошатнулось и ринулось вниз.
— У-У-у! — вздохнула толпа.
Торопун-Карапун успел протянуть руку, поймал Солнце и бросил его снова в небо…
— О-о-о-о! — выдохнула толпа.
— Я не хочу у вас больше оставаться! — крикнул Торопун-Карапун.
А между тем небо стало быстро темнеть. Тучи скрыли Солнце.
Раздался грохот. Молния озарила остатки рухнувшего дворца. Хлынул дождь.
МЫ ПОКИДАЕМ ШОКОЛАДНЫЙ ГОРОДОК
Шоколадные человечки кинулись спасаться от дождя. Площадь быстро опустела. Мы остались одни.
— Идемте, друзья, — позвал Торопун-Карапун. И он зашагал прямо по лужам.
Мы шли по пустынным улицам. Человечки давно скрылись в своих домах. Но крыши из сливочных кремов — плохая защита от дождя. И дождь злорадно облизывал ананасные, вишневые, земляничные, сливочные стены домов…
По улицам текли не ручейки, а уже целые сладкие потоки, в которых кружились лепные украшения из цукатов, всякие сдобные балясины, кусочки миндаля. А дождь не щадил. С грохотом падали шоколадные стены. Кипящее сладкое месиво готово было захлестнуть нас.
Только Цыпленок, казалось, чувствовал себя хорошо. Он не закрывал рта и ловил клювом сладкие капли и изюминки.
— Ух ты! — кричал он. — Еще цукатннку ухватил!
— Мало ты там пирожных съел! — ворчала Ложка. — У-у, обжора!
— Я бы еще поел, — не обижался Цыпленок.
— А здорово он клюнул в нос шоколадную куклу, — засмеялась Ложка.
И Торопун-Карапун тоже засмеялся. Мы шли мокрые и смеялись.
— А я-то наелась, ух ты! Нет уж, хватит, — говорила Ложка. — Во всем городке соли горсточки не найдешь.
Мы пролезли в пролом шоколадной стены и оказались за пределами Шоколадного городка.
Дождь стал стихать. И скоро совсем прекратился. Небо очистилось. И над Шоколадным городком появилось Шоколадное Солнце.
Заслонив ладонью глаза от Солнца, я смотрел, как там, в Шоколадном городке, вновь засверкали, заискрились плоские, остроконечные,
Идти становилось все труднее и труднее. Мы едва отдирали ноги от густой и липкой почвы, раскисшей под дождем.
Я не сразу сообразил, что мы попали в Мармеладовое болото.
Мы медленно брели. А над болотом уже спускался вечер. Вспыхнули и погасли рогалики с вареньем на башне в городке. Отзвонил шоколадный колокол. Приближалась ночь.
— Придется здесь ночевать, — сказал Торопун-Карапун.
— Ой, холодно спать прямо на болоте! — вздохнула Ложка. — После дождя в домике бы погреться.
— Не печальтесь. Что-нибудь придумаем. — Торопун-Карапун вдруг улыбнулся: — Да что тут думать, если с нами обжора! Цыпленок, сделай нам в Мармеладовом болоте домик.
— Это можно, — оживился Цыпленок. — Я быстро управлюсь.
Под вами дрогнуло Мармеладовое болото, когда Цыпленок отхватил здоровый кусок его.
— Тут будет дом наш, — приговаривал Цыпленок. — А вот спаленка. Одна кровать для Торопуна-Карапуна, другая… — И он зачавкал. — Другая для кока…
— На сливочных простынках да на зефирных подушечках спали, — проговорила Ложка, — а теперь на мармеладах поспим.
— Идите, готово! — позвал Цыпленок. — Здесь ступеньки я сделал, не споткнитесь.
Тихонько ступая по мягким, липким ступеням, мы спустились вниз, туда, где Цыпленок сделал спальню.
— Спокойной ночи, — сказал Торопун-Карапун.
НАВСЕГДА
Едва я закрыл глаза, как снова очутился в детской колонии. И сразу лицо Вали Шевчука: радостное и растерянное, потому что он уезжал из детской колонии. Вот ведь как — навсегда уезжал! Мама его, в белом полушубке, шапке-ушанке, в ремнях, наспех бросала Валины веши в чемодан:
— Скорей, скорей, поезд ждать не будет!
И они вдвоем потащили этот чемодан по нашей узенькой тропке.
И снег тогда падал, и мы кричали:
— Валька! Прощай! Валька!
— Прощайте! — кричал он.
Навсегда. Он уезжал навсегда.
Комната после его отъезда осталась неприбранной. На полу валялась бумага, Валин шарф.
— Э, смотрите, шарф забыл!
— Теперь уж все.
— Теперь не отдашь.
На Валину кровать у окна перебрался Витька. Он перестилал постель и напевал что-то: ему, как и всем нам, вдруг, сразу стало не хватать Вали, и его рисунков, и его голоса — как он тихонечко подбирал вторую к любой песне, и потом по этой песне, по ровному ее полотну будто шла вышивка из его вторы: