Торпедный веер

Маркелов Александр Григорьевич

— Что мне делать в этой самой точке «эн»? — криво усмехнулся он, обращаясь не столько к связному, сколько к самому себе.

И уже обратившись к лейтенанту Дондукову, спросил:

— Вы, стало быть, будете с нами?

— Так точно. Для передачи дальнейших устных указаний, — отчеканил тот.

Ответ не внес ясности, но расспрашивать не приходилось. На востоке начало светлеть. Щ-209 оторвалась от причала и стала медленно уходить в море. Иванова беспокоил все тот же вопрос: почему вчера ночью лодку не пустили в Стрелецкую бухту? Связной наверняка в курсе.

— Послушайте,

лейтенант, — несмело заговорил он. — Я знаю законы о сохранении военной тайны, вы, конечно, в этом не сомневаетесь. Скажите, пожалуйста, вы штабист и, безусловно, осведомлены: неужели наши дела в Севастополе совсем плохи? Поймите меня правильно: это родной мне город, я прожил в нем всю свою сознательную жизнь, и потому судьба его меня тревожит не меньше, чем здоровье моей родной матери, моих детей…

Лейтенант понимал состояние Иванова, его боль и тревогу. Он закурил и тихо сказал:

— Не для печати, как говорится… Фашисты высадили десант на берегу Северной бухты, захватили железнодорожный вокзал, прорвались к центру. Приморский бульвар, Стрелецкая бухта в руках противника. Вот так.

Владимир Иванович почувствовал, будто его подкосили, рубанули под коленки. Он знал, что обстановка в городе сложная, но чтобы враг прорвался к центру, на Приморский бульвар… Как же так? Может, это временное затруднение, наши готовят решающий контрудар, вернут утраченные позиции, разобьют врага…

Щ-209 еще до восхода солнца прибыла в назначенный район, залегла на грунт. Лейтенант Дондуков словно бы посуровел, перешел на официальный тон, говорил отрывисто, коротко. Передавал устные приказы начальника штаба Васильева, просил запомнить сигналы, соблюдать осторожность, вести наблюдение за морем и прислушиваться к шумам.

Весь день пролежали на грунте, ловили малейший звук и шорох. Владимир Иванович догадывался, что лодка готовится к выполнению особого задания. Но время шло, а сигналов из штаба не поступало. Сколько же можно бездействовать под боком у противника? Похоже было, что и связной начал терять выдержку, ходил, опустив голову, украдкой поглядывая на ручные часы.

В двадцать два ноль-ноль раздались глухие взрывы. Это и было условным сигналом для «Щуки». Всплыли в позиционное положение. У мыса Херсонес, прямо рукой подать, лязгали гусеницы танков, горланили солдаты. По корме слева шли в кильватерном строю катера, поворачивая на Балаклаву. В небе кружили «хейнкели», забрасывали фарватер бомбами. Лодка находилась в теневой стороне горизонта, и ее нельзя было заметить.

Прислушиваясь к разноголосице шумов, Иванов уловил необычные звуки. Они летели со стороны берега, откуда-то из самой глубины полуострова, скрытого темными ночными холмами. Словно били в гонг или в колокол. Это было странно и удивительно. Кому взбрело в голову трезвонить ночью? Может, пожар, а может, пьяный гитлеровец взобрался на колокольню и решил позабавиться, развлечь захмелевшую орду?

Но вскоре все вокруг утихло. Катера ушли, скрылись самолеты. И тут вахтенный показал рукой: по лунной дорожке скользила шхуна. Дондуков шепнул командиру:

— Наша…

Из темноты послышалось негромко:

— На двести девятой! Подхожу!

Наступил конец неопределенности, бездеятельности. Ведь лежали на дне без малого сутки.

Легкий толчок, громыхание трапа, стук каблуков. Высокий сутуловатый человек поздоровался со всеми за руку, огляделся по сторонам, будто спрашивая: куда это я попал?

Это был генерал Петров. Именно таким и представлял себе Владимир Иванович знаменитого командующего, о котором по фронту ходили легенды. Бесстрашен, суров и — со странностями. Может сам повести бойцов в атаку, лечь за станковый пулемет, может в землянке часами слушать баян, подпевая солдатам.

Ступив на палубу, Иван Ефимович не сразу сориентировался и спросил командира подлодки. Иванов отрапортовал:

— Командир подлодки капитан-лейтенант Иванов!

Генерал хмыкнул:

— Поди ж ты… Куда ни кинь палку, обязательно попадешь в Иванова или Петрова!

Подводники засмеялись, но генерал не улыбнулся. По всему видно было, что он смертельно устал, шутка в его устах прозвучала невесело. Он отказался спуститься вниз перекусить, предложил накормить раненых бойцов и командиров, которых доставили на шхуне.

Команда ждала распоряжения сниматься, лодка находилась в надводном положении и могла стать мишенью для противника. Между тем оказалось, что погружаться нельзя, шхуна должна доставить еще две группы.

Перед Ивановым стояла нелегкая задача. Щ-209 могла принять в свои отсеки сорок, от силы пятьдесят человек. А как разместить сто? Но таково распоряжение самого командующего, да капитан-лейтенант и сам понимал, что иного выхода нет: раз надо, значит надо. На то война.

Шхуна сделала еще два рейса, доставив в последний раз легкораненых. Задраили люк. Шум, долетавший с берега, моментально утих.

— Пошли? — спросил Петров.

— Погружаемся. Сейчас ляжем на курс.

— У меня такое ощущение, что мы стоим на месте, — сказал генерал.

— Вы уж не взыщите, — словно бы извинился командир подлодки. — Удобств здесь маловато, можно сказать, никаких…

— Да что там! — возразил Петров. — Людей доставить надо, вот главное. Так что будем в тесноте, да не в обиде.

Иванов пошел по отсекам, заглянул в центральный пост. Плотно прижавшись друг к другу, сидели, полулежали раненые. В узком проходе надо было переступать через тела. Худой, обросший щетиной полковник поинтересовался, когда лодка прибудет в Новороссийск. Иванов подумал:

— Какое сегодня число?

— Первое июля, два часа ночи.

— Первое, — растягивая слово, повторил командир. — Послезавтра. — И добавил; — Если ничего не задержит.

Он тотчас пожалел о сказанном. В глазах небритого полковника он уловил тревогу. «Ведь говорю лишнее», — подумал Иванов и тут же поспешил успокоить, приободрить людей. Но в это время, словно назло, где-то недалеко взорвалась глубинная бомба. Лодку тряхнуло. Полковник зашатался, его костыль повалился на пол. За первым взрывом последовал второй, третий.