Торжество незначительности
Шрифт:
Только самые простые выражения, и то если это имеет отношение к кухне.
— Понимаю, — вздохнула она.
— Он вам нравится? — спросил Шарль.
— Да, — покраснела девушка.
— Что я могу для вас сделать? Может, сказать ему, что он вам нравится?
— Нет, — решительно замотала она головой. — Скажите ему, скажите... — Она задумалась. — Скажите, что, наверное, ему очень одиноко во Франции. Так одиноко. Я хотела сказать, что если ему что-нибудь нужно, ну, помощь или поесть... я могла
— Как вас зовут?
— Мариана.
— Мариана, вы ангел. Ангел, который неожиданно встретился на нашем пути.
— Я не ангел.
С неожиданной готовностью Шарль согласился:
— Я тоже надеюсь, что нет. Потому что ангел появляется в самом конце. А конец хочется отодвинуть как можно дальше.
Подумав о своей матери, он забыл, о чем просила его Мариана, и спохватился лишь тогда, когда она напомнила ему умоляющим голосом:
— Месье, я просила ему сказать...
— Ах да, — вспомнил Шарль и сказал Калибану несколько невразумительных слов.
Тот приблизился к португалке. Поцеловал ее в губы, но рот девушки был крепко сжат, и поцелуй получился непреклонно целомудренным. Она тут же убежала.
Такая застенчивость навеяла на них тоску. Они молча спустились по лестнице и сели в машину.
— Калибан! Очнись! Она не для тебя!
— Знаю, но можно хоть помечтать. Она такая добрая, хотелось бы сделать для нее что-нибудь хорошее.
— Ты для нее ничего не можешь сделать хорошего. Своим присутствием ты можешь сделать ей только что-нибудь плохое, — ответил Шарль, и машина тронулась.
— Знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Она разбудила во мне ностальгию. Ностальгию по целомудрию.
— Что? По целомудрию?
— Ну да. Несмотря на свою дурацкую репутацию неверного мужа, я испытываю неутолимую ностальгию по целомудрию! — И добавил: — Давай пойдем к Алену!
— Он уже спит.
— Разбудим. Мне хочется выпить. С ним и с тобой. Выпить за целомудрие.
Бутылка арманьяка на горделивой высоте
С улицы раздался резкий и долгий звук клаксона. Ален открыл окно. Внизу Калибан хлопнул дверцей машины и крикнул:
— Это мы! Можно войти?
— Да! Поднимайтесь!
Еще с лестницы Калибан заорал:
— У тебя есть что-нибудь выпить?
— Я тебя не узнаю! Ты раньше не увлекался выпивкой! — сказал Ален, открывая дверь студии.
— Сегодня исключение! Я хочу выпить за целомудрие! — Калибан вошел в студию, Шарль за ним.
После секундного колебания Ален вновь обрел свое добродушие:
— Если ты и вправду хочешь выпить за целомудрие, считай, тебе повезло... — и указал на шкаф, увенчанный бутылкой.
— Ален, мне нужно позвонить, — сказал Шарль и, желая
Калибан разглядывал бутылку на шкафу:
— Арманьяк!
— Я поставил ее наверх, чтобы она там царила, как королева, — сказал Ален.
— Он какого года? — Калибан попытался прочесть этикетку, затем восхищенно воскликнул: — Нет! Не может быть!
— Открой! — велел Ален.
Калибан вскарабкался на стул. Но, даже стоя на стуле, он едва мог коснуться бутылки, неприступной в своем горделивом величии.
Мир по Шопенгауэру
В компании тех же товарищей, сидя за тем же большим столом, Сталин оборачивается к Калинину:
— Поверь, дорогой, я тоже не сомневаюсь, что город великого Иммануила Канта навсегда останется Калининградом. А раз уж ты покровитель этого города, можешь нам сказать, какова самая важная идея у Канта?
Калинин понятия об этом не имеет. И тогда, как водится, Сталин, которому надоело их невежество, отвечает сам:
— Самая важная идея Канта — это «вещь в себе», по-немецки «Dich an sich». Кант считал, что вне наших представлений находится объективная вещь, «Dich», которую мы не в состоянии познать, однако она реальна. Но это ложная идея. Вне наших представлений нет никакой «вещи в себе», никакого «Dich an sich».
Присутствующие растерянно слушают его, а Сталин продолжает:
— Шопенгауэр оказался ближе к истине. Какова, товарищи, величайшая идея Шопенгауэра?
Товарищи избегают насмешливого взгляда экзаменатора, и тот, как водится, в конце концов отвечает сам:
— Величайшая идея Шопенгауэра, товарищи, это мир как воля и представление. Это значит, что за видимым миром нет ничего объективного, никакой «вещи в себе», и чтобы заставить существовать это представление, чтобы сделать его реальным, необходима воля; огромная воля, которая и должна внушить это представление.
Жданов робко возражает:
— Иосиф, что значит — мир как представление? Всю жизнь ты велел нам утверждать, что это все измышления идеалистической буржуазной философии!
Сталин:
— Скажите, товарищ Жданов, каково главное свойство воли?
Жданов молчит, и Сталин отвечает сам:
— Свобода. Она может утверждать все, что хочет. Допустим. Но вопрос в другом: представлений о мире существует столько же, сколько людей на земле; это неизбежно создает хаос; как же упорядочить этот хаос? Ответ прост: навязав всем одно представление. И его можно навязать только волей, единственной огромной волей, которая превыше всех прочих проявлений воли. Это я и сделал, насколько мне позволили силы. И уверяю вас, под влиянием сильной воли люди в конце концов могут поверить во что угодно! Да, товарищи, во что угодно!