Тощие ножки и не только

Роббинс Том

Ноябрь выбросил карты – двух черных тузов, парочку трясущихся троек и тыквенного валета. Саломея плясала, Эллен Черри выполняла обязанности администратора, и когда пришли штукатуры, их обеих отправили домой.

В среду, накануне Дня Благодарения, Саломея проснулась утром (по-видимому) для того, чтобы зубрить химию, менять повязки и утирать губкой пену с губ свихнувшихся и наркоманов. Эллен Черри (с большей долей вероятности) проснулась для того, чтобы поваляться в постели и попредаваться грустным мыслям. Какое-то время спустя ей наскучило страдать. Она поднялась, совершила утренний туалет и разогрела себе на завтрак сковородку шаурмы. Сам факт, что ей придется завтракать разогретыми остатками шаурмы, поверг ее в еще большее уныние. Хотя,

сказать по правде, шаурма оказалась не так уж и плоха. Ее по крайней мере можно было нарезать кусочками – в отличие от такого блюда, как баба-гануг. Однажды Эллен Черри уже пробовала есть на завтрак баба-гануг и даже сумела проглотить несколько ложек, однако вкусовые анализаторы моментально направили ей ноту протеста, заявив, что-де подобное поведение идет вразрез с Женевской конвенцией.

Эллен Черри стало жалко себя, любимую, что ей придется провести такой важный праздник в одиночестве. И все потому, что Пэтси улетела на неделю во Флориду. Правда, она обещала к Рождеству переехать в Нью-Йорк и даже собиралась какое-то время пожить удочери, пока не подыщет себе квартиру. Поиски наверняка затянутся: искать в Нью-Йорке квартиру – это все равно что пытаться изобрести универсальное средство от насморка. Из чего Эллен Черри сделала вывод, что будет весьма разумно, если она проведет этот последний месяц свободы и одиночества с пользой для себя. Кроме того, на День Благодарения ее пригласили Абу с Набилой. Так что жалость к себе можно на время задвинуть куда-нибудь подальше, и ничего страшного, что теперь у нее нет ни мужа, ни любовника, ни отца. Это еще не повод, чтобы страдать.

Эллен Черри снова задолжала за квартиру и в который раз предавалась размышлениям о финансах. Однако в дополнение к оплаченному мини-отпуску Спайк вручил ей по случаю праздника премию в тысячу двести долларов. Что ж, это временно поправит ее дела. В более же длительной перспективе ей надо что-то придумать, чтобы свести концы с концами. До сих пор это ей удавалось. Но ясно было одно – ни за что на свете она не станет создавать картины для Ультимы Соммервель лишь затем, чтобы разжиться наличностью. Как сама Эллен Черри не раз выражалась насчет живописи: «Заниматься этим ради денег – это совсем не одно и то же, что заниматься этим потому, что ты не можешь этим не заниматься». Что ведет нас к четвертому участнику блюзового квартета – извечному конфликту между жизнью и искусством. Каждый второй прохожий на улице – это несостоявшийся супруг той или иной музы. Их можно встретить повсюду: подававшие надежды гитаристы, у которых не нашлось времени, чтобы упражняться в игре; подававшие надежды писатели, у которых развилась аллергия на одиночество; подававшие надежды актрисы, которым не хватило силы воли противостоять материнским инстинктам; несостоявшиеся поэты, которые обнаружили, что спиртное пьянит куда сильнее; чем поэзия; несостоявшиеся кинорежиссеры, которые по причине недостатка упорства закончили свою карьеру в рекламе; певцы, горшечники, танцоры – все эти бывшие юные дарования, что по причине недостатка всего одного вольта настойчивости, одного-единственного фермента целеустремленности, лишнего ватта стойкости были обречены клеить стены своих жизней пустыми фантазиями и тайным разочарованием. Эллен Черри поклялась себе, что скорее станет завтракать живыми тараканами, чем уподобится этой компании!

Внезапно она встала и развернула к себе один из приставленных к стене холстов. Даже не потрудившись переодеть кимоно, она схватила банку белил и принялась густо забеливать картину. Узнай об этом Жестянка Бобов, что сейчас дрожал(а) за свою жизнь на неспокойных просторах Атлантики, он(а) бы наверняка вывалился(ась) из своего розового вместилища за борт, пополнив груды мусора, к которым на дне морском крепятся морские звезды.

На изображение постепенно опускался сивый туман белил, и вскоре верхняя часть картины уже скрылась за его плотной завесой. Так что Жестянку Бобов вряд ли утешило бы, что ниже белесого облака все еще проступала надпись «Бобы… в томатном соусе».

– Представьте себе, что Гилберт Стюарт, набравшись нахальства,

в одно прекрасное утро взял и замазал белилами верхнюю половину портрета Джорджа Вашингтона? – наверняка задал(а) бы вопрос Жестянка Бобов. – Смогли бы тогда дети, глядя на двойной подбородок и круглый белый воротник, узнать в них того, кто был первым в сражениях, первым в мирных начинаниях, первым в сердцах своих соотечественников? Что, если бы Леонардо…

Нет, Жестянка Бобов наверняка бы обиделся(ась), хотя ему(ей) и показалось бы любопытным, что половина портрета осталась нетронутой.

Объясняется это тем, что в тот момент, когда процесс забеливания картины шел полным ходом, в дверь постучали.

– Кто там? – крикнула Эллен Черри.

– Посыльный.

– Посыльный?

– Вам цветы.

Хм… более чем странно. Все посылки, в том числе и цветы, было принято оставлять у швейцара. Нет, что-то здесь не так. Более того, голос (мужской) имел странный акцент, словно южанин пытался говорить по-французски. На ум тотчас пришел Бадди Винклер, однако голос явно принадлежал кому-то другому, и Эллен Черри ощутила нечто, весьма близко напоминающее мандраж.

Не снимая цепочки, она слегка приоткрыла дверь – чуть-чуть, на самую щелочку. Там стоял посыльный в униформе – словно только что переместившийся сюда из двадцатых годов. На нем был сизоватый мундирчик с двумя рядами медных пуговиц, брюки-галифе, заправленные в высокие зашнурованные ботинки, и офицерская фуражка с блестящим черным козырьком – ни дать ни взять шофер Великого Гэтсби. И хотя Эллен Черри сочла его ходячим анахронизмом, вместе с тем она была вынуждена признать, что в принципе любому из дорогих цветочных магазинов не стоило большого труда заставить своего рассыльного напялить столь дурацкий наряд. Более того, отметила она про себя, загадочный визитер действительно держал в руках длинную зеленую коробку, в какие обычно упаковывали розы. А еще у него был с собой коричневатый конверт с эмблемой книжного магазина. Это поначалу показалось Эллен Черри подозрительным, хотя если он работал в агентстве, то, кроме цветов, вполне мог разносить и книги. И все равно, что-то в нем ей не нравилось. Было в его облике нечто фальшивое. Например, темные очки и небольшая бородка, которые куда уместнее смотрелись бы где-нибудь на бразильском пляже. Как странно он смотрит на нее, как нервно облизывает губы…

Свободной рукой она поплотнее, под самую шею, запахнула на груди кимоно. Если этому клоуну хочется поглазеть на голое женское тело, то на это есть стриптиз. Эллен Черри подумала, не открыть ли ей дверь пошире, чтобы принять цветы. В конце концов, в его галифе ширинка на старинный манер, на пуговицах. Не слишком удобная вещь для насильника. С другой стороны, а вдруг эта коробка от Дядюшки Бадди и в ней вовсе не розы, а что-то другое? Да и этот тип в клоунском наряде все таращит на нее глаза и облизывает губы. Эллен Черри почему-то стало не по себе.

– Оставьте цветы у администратора в вестибюле, – сказала она и захлопнула дверь, а захлопнув, приложилась к ней ухом, прислушиваясь. Прошло несколько минут, прежде чем она услышала, как утренний гость направился по коридору в сторону лифта. Затем Эллен Черри выглянула в окно, чтобы проследить, как он выходит из «Ансонии». Зеленой коробки в руках у него уже не было, только пакет. Значит, все нормально, решила она, но в следующее мгновение он обернулся и бросил взгляд вверх, в ее сторону. Эллен Черри отскочила от окна как раз в тот момент, когда он помахал ей рукой.

Она торопливо оделась. Кстати, она сама не могла сказать почему. Пара трусов была выхвачена из ящика комода с такой неожиданностью, что у Дарумы от столь резкого движения закружилась голова и все поплыло перед глазами.

– Сатори, неуловимое сатори. Ясный свет проникает в наше сознание подобно руке карманника. Ом вуга нам, – принялась напевать его батарейка.

Эллен Черри вытащила пару колготок, надела шерстяную юбку и свободный хлопчатобумажный свитер. И лишь только когда выбрала туфли – из тех, что еще не были испачканы соусом «Спайк», – до нее вдруг дошло, что она оделась скорее для улицы, чем для мольберта.