Тот, кто бродит вокруг
Шрифт:
– Пусть позлится, - сказал ты, прежде чем вы приветственно помахали ей рукой.
– Раз пришла поздно, тем хуже для нее, давай еще поплаваем, вода замечательная.
– Вчера вечером ты повел ее прогуляться до утеса и вернулся поздно. Урсула не рассердилась на Лилиан?
– С какой стати ей сердиться? Было не так уж и поздно, а Лилиан не ребенок.
– Для тебя, но не для Урсулы, она все еще видит ее в слюнявчике, не говоря уж о Хосе Луисе, он-то уж просто ничего не поймет, если у девочки не будет регул в определенное время.
– А ты всегда со своими грубостями, - мягко сказал ты, смущаясь. Поплывем до волнореза, Дениза, я догоню, даю тебе пять метров форы.
– Подождем Лилиан здесь, я уверена, что она обгонит тебя. Ты переспал с ней вчера вечером?
– Что? Как ты...?
– Ты захлебнулся, дурачок, - сказали вы, схватив его за подбородок и, играя, опрокинули на спину.
– Было бы логично, разве нет?
Вы перевернулись на спину, а ты замолчал в ожидании; впрочем, вы тоже ждали, а солнце било в глаза.
– Я хотел, мама, - сказал ты, - но она нет, она...
– Действительно хотел или сказал ради красного словца?
– Мне кажется, что у нее тоже было желание, мы были недалеко от утеса и там было уютно, я знаю один грот, где... Но потом она передумала, испугалась... Что уж тут поделаешь?
Вы подумали, что пятнадцать с половиной лет это еще очень мало, обхватили его голову руками и поцеловали в волосы, а ты вырывался, смеясь, и теперь, именно теперь ты по-настоящему ждал, что Дениза продолжит разговор об этом, невероятно, но именно она говорила с тобой об этом.
– Если ты считаешь, что Лилиан была согласна, но вчера вечером этого не произошло, то сегодня или завтра это случится. Вы еще малыши и по-настоящему не любите друг друга, но это, разумеется, не имеет значения.
– Я люблю ее, мама, и она тоже, уверен.
– Еще малыши, - повторили вы, - и именно поэтому я с тобой говорю, ведь если сегодня вечером или завтра вы отдадитесь друг другу, наверняка вы, неумехи, наделаете много глупостей.
Ты посмотрел на нее из-за гребня невысокой волны, а вы засмеялись ему в лицо, потому что видно было, что Роберто не все понимает, он шокирован, почти боится азбучных истин Денизы, только не это, Пресвятая Дева.
– Я хочу сказать, что ни ты, ни она не станете осторожничать, дуралей, и результатом этого летнего отдыха будет то, что в один прекрасный день Урсула и Хосе Луис увидят свою девочку беременной. Понимаешь теперь?
Ты ничего не сказал, но, конечно, понял это при первых же поцелуях с Лилиан, ты спросил себя и потом подумал об аптеке и - точка, дальше не пошел.
– Хорошо, если я ошибаюсь, но по лицу Лилиан догадываюсь, что она ничего не знает, разве что в теории, а этого слишком мало. Я рада за тебя, и поскольку ты немного старше, ты и должен позаботиться об этом.
Она увидела, что ты опустил лицо в воду, сильно потер его руками, а затем дерзко посмотрел на нее. Медленно плывя на спине, она подождала, когда ты подплывешь снова, чтобы заговорить о том же, о чем ты думал все время, как если бы стоял у прилавка аптеки.
– Это не самое идеальное, я знаю, но если она еще не была близка с кем-то, очень трудно говорить с ней о пилюлях, к тому же здесь...
– Я тоже думал об этом, - сказал ты своим самым густым голосом.
– А тогда чего же ты ждешь? Купи их и положи в карман и, главное, не теряй голову - воспользуйся ими.
Внезапно ты нырнул, толкнул ее снизу, она закричала и засмеялась, а ты окутал ее фатой из пены, колошматя руками по воде, выкрикивая слова, прерываемые фырканьем и брызгами, но ты же никогда этого не покупал, ты не решался на это, ты не умел это делать; в аптеке торговала старая Делькассе, не было продавцов-мужчин, ты же знаешь это, Дениза, как я попрошу это, я не смогу, мне неловко.
В семь лет ты пришел как-то из школы пристыженный, а вы, никогда не выяснявшая в таких случаях причину, ждали до того момента, когда сын свернется клубочком на ваших руках, смертельная анаконда, как вы называли эту игру, обнимая друг друга перед сном, и достаточно было одного простого вопроса, чтобы узнать, как во время одной из перемен у тебя стало почесываться между ног у попки и ты расцарапал так, что выступила кровь, и тебе стало страшно и стыдно, потому что ты подумал, что это, наверное, чесотка, которой ты заразился от лошадей дона Мельчора. А вы, целуя его, плача от страха и смятения, со слезами, капавшими ему на лицо, положили его на живот, раздвинули ноги и после пристального рассматривания поняли, что это - укусы клопа или блохи, школьная награда, но это не чесотка, индюшонок, ты просто расчесал до крови. Все так просто - спирт и крем и пальцы, что нежно прикасались к тебе и успокаивали, и тебе не нужно было ни в чем признаваться, ты счастлив и веришь, что это не страшно, глупый, засыпай, а завтра утром снова посмотрим. Времена, когда все так и было, воспоминания, вернувшиеся внезапно из прошлого среди волн и смеха, и расстояние, изменившее голос, адамово яблоко, пушок на верхней губе, смешные ангелы, изгнанные из рая. Все это было смешно, и вы улыбнулись под водой, когда волна накрыла вас, словно простыня, было смешно, потому что по существу не было никакой разницы между стыдом исповеди
– Раз так, я пойду сама, - сказали вы.
– Не верится, что ты можешь быть таким глупым, сыночек.
– Ты? Ты пойдешь?
– Конечно, я же - мама деточки. Ты ведь, надеюсь, не пошлешь Лилиан.
– Дениза, черт побери...
– Я замерзла, - сказали вы почти резко, - вот теперь я бы выпила виски, я тебя перегоню, поплыву до волнореза. И форы не надо давать, я и так выиграю.
Можно поднять копировальную бумагу и увидеть под ней точную копию следующего дня, завтрак с родителями Лилиан и сеньором Гуцци, знающим все о раковинах, долгую жаркую сиесту, чай с тобой, не слишком часто бывающим здесь, но в этот час это было ритуалом, гренки на террасе, постепенно спускающиеся сумерки, а вам было жалко сына, поджавшего хвост, но вы не хотели нарушать ритуал, это вечернее свидание, которое происходило в любом месте, где бы они ни находились, чай перед тем, как отправиться по своим делам. Было очевидно и трогательно то, что ты не умел защищаться, бедный Роберто, ты казался щенком, когда намазывал масло и мед, щенком-непоседой, который все-таки пытался найти свой хвост, заглатывая гренки между фразами, тоже проглатываемыми наполовину, потом снова чай, снова сигарета.
Розовощекая, вся загорелая - в руках ракетка - Лилиан, разыскивающая тебя, чтобы пойти в кино перед ужином. А вы обрадовались, когда они ушли, а ты по-настоящему был потерян, не находил себе места, нужно было позволить себе свободно проплыть рядом с Лилиан, обменявшись с вами почти непонятным смехом и толчками в воде, односложными словами, которые не могла бы объяснить ни одна грамматика, но что было самой жизнью, лишний раз смеющейся над грамматикой. Оставшись одна, вы чувствовали себя прекрасно, но неожиданно что-то похожее на грусть, это деликатное молчание, этот фильм, который увидят только они. Вы натянули брюки и блузку, которые так шли вам, и спустились по набережной, останавливаясь у палаток и киосков, купив какой-то журнал и сигареты. Над местной аптекой горела неоновая реклама, напоминающая мерцающую пагоду, и под этим красно-зеленым чепчиком - зальчик с запахом медицинских трав, старой Делькассе и молоденькой служащей, которая и вправду пугала вас, хотя вы должны были говорить только со старой Делькассе. Было два покупателя, сморщенных и болтливых, которым нужен был аспирин и желудочные таблетки, за которые они уже заплатили, но не думали уходить, рассматривали витрины, и для них минута здесь представлялась менее тоскливой, чем минуты в их доме. Вы отвернулись от них, потому как помещение было столь мало, что каждое слово станет слышным, и, после того как вы согласились со старой Делькассе, что погода чудесная, попросили у нее пузырек со спиртом, как бы предоставляя последний срок двум покупателям, которым здесь нечего уже было делать, и когда появилась бутылочка со спиртом, а старики все любовались витринами с детским питанием, вы как можно более тихим голосом сказали: мне нужно кое-что для сына, он не решается купить, да, именно, я не знаю, продаются ли они в коробках, но в любом случае дайте мне несколько, а потом он сам справится с этим. Смешно, правда?
Теперь, когда вы это произнесли, вы могли бы ответить на это утвердительно - да, это смешно, и даже рассмеяться в лицо старой Делькассе, которая своим суховатым голосом попугая объясняла, стоя рядом с желтым дипломом в витрине, что они поступают в индивидуальных пакетах, а также в коробках по дюжине и по двум дюжинам. Один из покупателей вытаращил глаза, как бы не веря своим ушам, а другая, близорукая старушка в юбке до полу, отступала к дверям, желая доброй ночи, доброй ночи, и молодая служащая, ужасно развеселившись, говорила доброй ночи, сеньора Пардо, а старая Делькассе, проглотив наконец слюну, и прежде чем повернуться, пробормотала в конце концов: это все так неприятно, лучше мы пошли бы в подсобное помещение, а вы вообразили себе сына в подобной ситуации и пожалели его, потому что наверняка он не осмелился бы попросить старую Делькассе пройти в подсобку, он же мужчина, и прочее. Нет, сказали или подумали вы (подумали или сказали вслух - какая разница?), я не понимаю, зачем делать тайну или драму из-за какой-то коробки с презервативами, если бы я попросила ее в подсобке, я бы изменила себе, я стала бы твоей сообщницей, и, возможно, через несколько недель я должна была бы повторить это, нет уж, Роберто, один раз достаточно, теперь уж каждому свое, и, правда, я уже больше не увижу тебя голышом, сыночек, это был последний раз, да, коробочку с дюжиной, сеньора.