Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
По вечерам было еще свежо, и надо было торопиться, чтобы успеть поесть, пока не догорели полешки, на которых разогревался суп.
Как-то вечером в апреле месяце, когда они сели за стол, мать услышала, что кто-то подымается по лестнице. Она встала и пошла к двери.
— Что случилось? — спросил отец.
— Кто-то идет, ты не слышишь?
Не успели постучать, как она уже открыла дверь. Это был господин Мартен. Он вошел, снял шляпу и сказал:
— Я помешал, но мне необходимо повидать вас сегодня же, я только что из Лиона.
Мать
— Что случилось?
Отец тоже встал.
— Надеюсь, ничего серьезного? — спросил он.
Официальное выражение лица господина Мартена сменилось чуть насмешливым.
— Успокойтесь, — сказал он. — Ваш сын здоров, как бык. Впрочем, завтра вы сами сможете в этом убедиться.
Завтра? Мать почувствовала, как ее залила волна радости, но ничего не сказала. Господин Мартен продолжал резким голосом:
— Во всяком случае, если он и переутомился, то уж никак не от работы. Будьте уверены!
Отец попытался задать вопрос, но господин Мартен перебил его:
— Дайте мне вам объяснить. Я решил повидать вас сегодня же вечером, хотел предупредить о его приезде. А кроме того, не в моих правилах так, здорово живешь, выставлять за дверь своих служащих.
— Выставлять, — пролепетала мать, — выставлять за дверь!
— Но, в конце концов, что он сделал? — спросил отец.
Господин Мартен расхохотался.
— Что сделал? Ничего. Попросту… или во всяком случае ничего из того, что должен был сделать. Я доверил ему надзор за моим делом, а он целыми днями гулял.
Он остановился. Мать дрожала всем телом. Она увидела, как отец, сперва покрасневший, вдруг побледнел.
— Целыми днями гулял? Не может этого быть! — пробормотал он.
Господин Мартен покачал головой, переждал минутку, потом как будто даже без злобы прибавил:
— И днями, и ночами.
Он опять остановился, старики молчали, и тогда он заговорил быстрее:
— Именно так. Я ждал его два дня. Два дня и две ночи он не возвращался домой. Доверенное лицо (он отчеканил каждый слог), доверенное лицо, а служащим говорит: «Справитесь и без меня. Я иду на свидание с девушкой». Ночью девушка, а днем уж не знаю какие глупости. Сами понимаете, это уж слишком. И так целых два месяца. А я был совершенно спокоен. Еще бы, ведь это сын Гастона Дюбуа!
Он остановился. Отец был бледен как полотно. Мать сжимала кулаки и до боли кусала губы.
— Да, а еще говорят: каков отец, таков и сын, — сказал господин Мартен, неожиданно успокоившись.
Он шагнул к двери, затем обернулся и, усмехнувшись, прибавил:
— Правда, говорят и так: «Отец скуповат, зато сын тороват». Да, разные бывают пословицы!..
И он вышел так же стремительно, как вошел. Мать бросилась за ним на крыльцо. Он уже спускался по лестнице.
— Но надо же все-таки объяснить, — сказала она.
— Не стоит, завтра он будет здесь, пусть сам и объяснит. А мне, понимаете, нельзя терять
Уже почти стемнело, мать слышала, как он, уходя, продолжал говорить сам с собой. Она сжимала перила балкона, дверь в кухню за ее спиной осталась открытой. Она впивалась глазами в темнеющий сад, но чувствовала, что отец пристально смотрит ей в спину.
18
— Дверь ты когда-нибудь закроешь или нет! — крикнул отец. — Нечего комнату студить.
Господина Мартена уже не было видно. В саду только ветер шелестел в листьях. Мать отпустила перила, от железа у нее озябли ладони. Холод добирался уже до локтя. Она медленно повернулась к освещенной кухне. Не подымая глаз, подошла к двери, затворила ее за собой и остановилась.
Отец, опять севший за стол, смотрел на нее. Так прошло несколько мгновений, потом он опустил глаза и принялся за еду. Мать села за стол. Она тоже попыталась есть, но кусок не шел в горло, она не могла проглотить даже ложку бульона.
Несколько раз ей казалось, что отец вот-вот заговорит. Однако он всякий раз, немного помявшись, снова молча принимался за еду.
Только кончив суп, он вдруг почти совсем спокойно спросил:
— Ну как, довольна?
Мать не ответила. Этого она боялась больше всего. Она чувствовала, что в нем кипит гнев, и предпочла бы, чтобы он раскричался. Она вздохнула, помолчала, потом спросила:
— Сделать тебе яичницу?
И снова молчание, а затем вопрос отца:
— А ты почему не ешь?
На этот раз мать не могла сдержаться, голос ее дрожал, как клинок:
— Оставь меня в покое; я спрашиваю, будешь есть яичницу, ответь да или нет, и все!
— Нечего на меня орать, — вдруг разозлившись, крикнул отец. — Я не знаю, какая еще еда есть!
— Есть сыр и яблочный компот.
— Тогда делай яичницу. Я весь день проработал. Имею я право поесть? А?
Мать не ответила. На этот раз сдержалась она. Встав со стула, она только пожала плечами и поморщилась, но отец этого даже не заметил. Мать пошла к буфету, открыла жалобно взвизгнувшую дверцу, нагнулась, взяла в круглой корзиночке яйцо и захлопнула коленом дверцу. Она знала, что отец следил за ней, пока она стояла к нему спиной, знала также, что, когда она обернется, он сразу опустит голову и уставится в тарелку.
Минутку мать смотрела на его лысый череп — на макушке отражался свет от лампы, — потом взяла с полки сковороду с двумя ручками и поставила на плиту. Отрезала масла, растопила, выпустила на сковородку яйцо, зашипевшее в горячем масле. На отца она не обращала внимания. Прошло, верно, минут пять, и за это время он не произнес ни слова, однако мать знала все, что он думает, все, что хочет крикнуть ей в лицо.
Она взяла кухонной тряпкой горячую сковороду, подцепила яичницу вилкой и положила на тарелку.