Тот, кто ловит мотыльков
Шрифт:
– Гордый, хищный, разъяренный, – в тон ей процитировала Маша.
– Я считаю, что это моя собственная стая динозавров. Живое пособие по иерархии доминирования, агрессии и бог знает чему еще. Увлекательнейшее пособие, между прочим, не сухие учебники! Так что береги моих кур, Машка, Христом-богом прошу.
7
Снизу клюнули еще раз. Одна из куриц стояла над Машиной ногой и тщательно прицеливалась в голую полоску кожи между штаниной и галошей.
– Голову оторву! – страшным голосом сказала Маша и топнула.
Курица убежала.
Выйдя
Тусклое солнце тускло светило над Таволгой. Кружок с неровными краями, как рисуют маленькие дети.
Дом, к которому привел ее старик Колыванов, не выходил у Маши из головы. «Я просто посмотрю еще раз», – сказала она себе и вышла на улицу.
Из-за поворота вывернула белая «Тойота». За лобовым стеклом желтело круглое, как блин, лицо водителя. С пассажирского сиденья выпорхнул Геннадий Аметистов и кинулся к Маше.
«Чтоб тебя!» – мысленно выругалась она.
Куда бы она сейчас ни пошла, Аметистов отправится за ней. Отвязаться от него можно было, только выстрелив ему в голову. «Нет, этого недостаточно. Он и с пробитой головой будет тащиться за мной, свесив руки. Или ползти по песку, оставляя кровавый след». Маша усмехнулась. Аметистов, не догадывавшийся, что за последнюю минуту он успел погибнуть от ее руки и восстать в образе зомби, ликующе заулыбался ей в ответ.
Аметистову было около тридцати пяти. Лицо у него было какое-то стертое – точно аверс монеты, долго бывшей в обращении. Он носил жиденькую бородку, которая не добавляла ему индивидуальности, а лишала ее. Маша была уверена, что он пытается культивировать в себе сходство со священником.
Геннадий Тарасович не был чиновником, но его всегда можно было встретить в чиновничьих кабинетах. Аметистов забегал туда что-то «порешать», «поделать дела», «устроить кое-что»: эвфемизмов для пронырливого жулья, год за годом откусывающего свой небольшой кусок бюджетных средств, хватало. Однако если бы кто-то обозвал в лицо Аметистова жуликом, Геннадий оскорбился бы.
Сам он называл себя «предприниматель-меценат». Официальный список облагодетельствованных им лиц был обширен. Аметистов помогал детскому дому, инвалидам, обществу слепых, собакам-поводырям и ветеранам военных действий; когда приходило время, он выводил за руку слепого сироту с собакой-поводырем и трагичным голосом сообщал, что его возможностей уже недостаточно, нужны дополнительные средства… И средства находились.
Ведомый таинственным, но мощным чутьем, он в нужную минуту оказывался перед камерами журналистов, решивших запечатлеть плачевное состояние очередного памятника архитектуры, и произносил пылкие речи, из которых зритель понимал только одно: что Аметистов – за сохранение всего хорошего и против всего плохого. Он просачивался в проекты, присасывался к фондам, и когда все заканчивалось невнятицей и пшиком, волшебным образом оказывался в выигрыше. Аметистов был везде – и нигде. Никто не принимал его всерьез. Однако на круглых столах по проблемам предпринимательства Аметистов неизменно занимал одно из кресел. Он умел создать себе репутацию значительного человека в глазах людей ничтожных, и человека ничтожного – в глазах людей значительных. Эта несколько парадоксальная стратегия провела его, точно рыбу-лоцмана,
Таков был человек, который распахнул объятия навстречу Маше.
– Если вы опять хотите обсуждать реставрацию, Геннадий Тарасович, лучше воздержитесь, – сказала она, делая шаг назад к калитке.
– И вам доброго денечка! – Аметистов приложил ладонь к груди, слегка поклонившись. – И благословения во всех трудах и начинаниях ваших!
– Такими темпами вы скоро начнете младенцев крестить без спроса и отпевать чужих покойников, – заметила Маша. – В прошлый раз, помнится, хлеб мой благословляли. Вы не священник.
– Почин мой от сердца идет, – елейным голосом сообщил Аметистов, ни капли не смутившись.
Маша выжидательно молчала, глядя на него.
– Я тут договорился кое с кем… – деловито начал предприниматель-меценат, мгновенно сменив тон. – Завтра подъедут тележурналисты, хотят сделать небольшой репортаж о восстановлении реликвии…
– Забудьте, – ласково посоветовала Маша.
– В каком смысле? Мы уже договорились!
– Обо мне забудьте. Я не стану ни с кем общаться.
– Две минуты всего! Неужели вы не хотите, чтобы здесь стоял храм? Не верю! У вас на лице написано, что вы добрая, умная, понимающая женщина, что душа ваша открыта для чуда…
– Для чуда открыта, – согласилась Маша. – А для вас и ваших телевизионных проходимцев на зарплате – закрыта и заколочена. Кстати, учтите: руины – не реликвия. Если скажете так на камеру, опозоритесь.
Аметистов ударил себя в грудь с такой силой, что изо рта его вырвалось кряканье.
– Я душу Таволги понимаю! – с надрывной хрипотцой крикнул он. – Душу! А вы…
Для Маши было загадкой, блажит ли предприниматель-меценат по привычке, чтобы не терять сноровки, или действительно утратил вменяемость. Временами в глазах его загорался нехороший бесноватый огонь. Но это могли быть отблески сожаления об утраченных возможностях.
Все дело заключалось в фонде «Путь к небесам».
«Путь к небесам» готов был выделить грант на восстановление памятника старины. Было подано много заявок, в которых рассказывалось, среди остального, о доме слепого деревенского художника с расписанными стенами, о храме на берегу озера, сложенном монахами в семнадцатом веке. Противостоять этим игрокам было трудно. Аметистов пошел с карты «Люди – наша главная ценность». Он повсюду вещал о вымирающей деревне, которая сплотилась бы вокруг восстановленной церкви. О ее великом художественном, религиозном и историческом значении. О том, как не хватает жителям служб, как они приходят на развалины и молятся под дождем.
Все это было враньем. Никакой особой ценности, ни художественной, ни исторической, церковь не имела. А главное, восстановление ее было делом совершенно бессмысленным при том количестве жителей, которое оставалось в Таволге. Все это прекрасно понимали. Однако заявить вслух о вздорности затеи Аметистова никто не осмеливался. За него постоянно вступались какие-то говорливые священнослужители, местечковые деятели искусств и даже директор дома культуры в соседней Анкудиновке – женщина, по словам Колыванова, неглупая и порядочная. Маша не могла взять в толк, чем Аметистов соблазнил ее.