Тот, кто утопил мир
Шрифт:
С этими словами Оюан вышел. Ему стало до странного легко. В движении тоже придется терпеть боль. Но теперь хотя бы можно было надеяться на близкий конец. Надо только еще чуточку продержаться, а там он отдохнет…
Оюан не замечал, что Шао вышел вслед за ним, пока тот не окликнул:
— Генерал!
Посреди пустого длинного коридора Оюан удивленно обернулся. Шао смотрел на него с ненавистью. Оюан опешил. Шао никогда не вызывал у него доверия. Однако тот всегда делал вид, будто признает субординацию. Открытое выражение неприязни — это что-то новенькое и тревожащее.
Шао холодно произнес:
—
— Да нужны мне их приветствия, — ответил Оюан с внезапной яростью. — Мне нужно повиновение. Один раз я уже заставил их подчиняться. И опять заставлю.
Шао, вместо того чтобы почтительно опустить глаза, не отвел взгляда. Отказ повиноваться пробудил в Оюане внезапное желание ударить его. Захотелось выбить непокорность из Шао кнутом, как из новобранцев.
— Шао Гэ, я вот иногда думаю… У вас ведь еще нет Мандата, верно? Что-то он к вам не спешит. Как считаете, может, это знак? И мне надо поискать другого союзника для похода?
Они с Шао никогда подробно не обсуждали, какую именно выгоду тот надеется получить от их союза. Но, с отвращением подумал Оюан, и так ясно.
Губы Шао побелели.
— Вы меня на испуг не возьмете. Я знаю, как вам важно попасть в Даду. Вам не удастся это сделать без меня и войска.
Он смерил Оюана яростным взглядом сверху вниз. Сидя на лошади, они были равны, но на земле разница в росте бросалась в глаза. Ледяное выражение лица Шао напомнило Оюану ту партию в вэйци, сыгранную дождливым днем. Тогда он в последний раз видел командиров Яня и Бая живыми. Узнав, что план вызывает у них сомнения, Оюан бы просто их отпустил. Но Шао оказался иного мнения. Уже тогда он служил исключительно самому себе.
Единственное, что не давало им вцепиться в глотку друг другу, — это взаимная нужда, которую оба прекрасно сознавали.
— Сейчас командую я, — отчеканил Оюан. — Выполняйте мои приказы, и мы избежим неприятностей. Подготовьте войско к походу, даже если придется забить насмерть половину солдат на глазах у оставшихся. — Он не потрудился скрыть презрение в голосе. — А когда мы доберемся до Даду, обещаю — вы получите трон.
3
Ханбалык (Даду)
— Так, значит, вы — новый Принц Хэнани. Должны признаться, ваш брат подходил нам больше.
Ван Баосян простерся ниц, потом аккуратно поднялся на ноги и увидел, как апатичные черты Великого Хана исказились от отвращения, столь хорошо знакомого Баосяну. Пожалуй, это своего рода достижение. Великий Хан всеми силами избегал любых волнений, словно валун, врастающий в склон холма все глубже и глубже с каждым годом. Взгляд Баосяна скользил по обрюзгшим щекам Сына Неба вниз, к ушам с длинными мочками, а оттуда — еще ниже, к обвисшим косам. За спиной у Хана разевали пасти золотые драконы, извиваясь на резной спинке деревянного трона.
Двор вернулся в Ханбалык
Великий Хан задержал взгляд на веере, которым жеманно обмахивался Баосян, и скривился. Это выражение Баосян видел на лицах окружающих всю свою жизнь. Словно само его существование оскорбляет человеческое достоинство. Словно их чести каким-то образом угрожает упрямая, строптивая женственность Баосяна.
Волной взметнулся гнев. В последнее время, начиная с… с тех событий… собственный гнев представлялся ему темным океаном, неустанно бушующим внутри него. Довольно одного-единственного повода, чтобы ярость и ненависть выплеснулись, точно цунами. Трудно представить, что так было не всегда. Его завораживала всеобъемлющая сила тьмы. Как она уничтожает, как поглощает все вокруг. И по-другому уже не будет, ибо, в отличие от прочих эмоций, эта — не проходит. Вот и насмешки Великого Хана тонут в черном море, а он, Баосян, упивается ими с широкой приветливой улыбкой. Давай-давай. Унижай меня.
Не только Великий Хан презирал его. С кресел ступенькой ниже Драконьего трона на Баосяна взирали еще три недружелюбные физиономии. Он узнал Главного Советника — главнокомандующего центральной армии Великого Хана и любимую ханскую наложницу, Госпожу Ки. Они едва удостоили его взглядом. Но третья! Уж она-то его заметила. Ее неприкрытая ненависть поразила Баосяна. Голову Императрицы венчала высоченная красная шляпа — головной убор знатных монгольских женщин. На кукольном личике, затененном полями шляпы, читалась жажда мести. Причем совершенно непоэтичной. То была уродливая ненависть, тяга порезать врага на куски.
Он знал, что заслужил, но не помнил толком, чем именно. Нет, Баосян, конечно, не забыл, что сделал: уничтожил младшего брата Императрицы, Алтана, и поставил клеймо предательства на всю его семью. Кажется, это было даже весело. А вот то, что произошло позже, врезалось ему в память. От него отреклись. Ложно обвинили в убийстве отца. И он отправился, невольно, в полном неведении — по крайней мере, поначалу — по пути, который привел к гибели брата.
Старший брат. Это не шутки. Баосяна поглотила вспышка черного гнева. Эсень, безупречный принц-воин. Образец монгольской культуры — умом, телом и духом. До самого последнего вздоха не знавший ни насмешек, ни отвергнутости, ничего, кроме всеобщей любви. Любивший весь мир в ответ, всех, даже собственного убийцу. Всех, кроме одного человека, в чью порочность он верил без тени сомнения.