Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток
Шрифт:
Действительно, рядом с воротами вдоль забора уныло слонялись женщины с набитыми гостинцами и игрушками сумками. Многие сидели на корточках, уткнувшись носами в щели между досками и высматривая своих чад на территории садика. Наташа с Вадимом тоже побродили, то становясь на цыпочки и заглядывая поверх забора, то опускаясь на колени и отыскивая щель пошире, но увидеть мальчиков им так и не удалось. Наташа ужасно расстроилась, потому что Вадим не смог повидаться с сыновьями. Ей все-таки легче, она в прошлое воскресенье к ним приезжала и в следующее приедет, и вообще они весь год рядом с ней, а муж не видел детей десять месяцев, в кои веки вырвался на три
– Как я их всех ненавижу! – в сердцах бросила Наташа, когда они шли по пыльной дороге к железнодорожной платформе. – Это садисты какие-то, которых специально придумали, чтобы мучить детей и их родителей.
– Ты не права, – спокойно возразил Вадим. – Карантин есть карантин. Родителей пускать нельзя и передачи брать тоже нельзя. Она права.
– Кто права? – взорвалась Наташа. – Эта выдра?! Эта мразь, которая с нами разговаривала, словно мы ей тысячу рублей должны?
– Успокойся. – Вадим обнял ее за плечи, прижал к себе. – Она действительно хамка и разговаривала с нами в непозволительном тоне. Но по существу она поступила правильно. Ей дали команду «не пущать» – она и не пущает. Она выполняет свой долг, отрабатывает свою зарплату. Что ты от нее хочешь? Чтобы она тебя пожалела, вошла в твое положение, а потом получила выговор?
– Я не понимаю, почему, если несколько детей съели что-то не то, остальным детям нельзя общаться с родителями! Я не понимаю, кто придумал это идиотское правило! И зачем его придумали! Нет, я понимаю, я все понимаю! Это специально сделали, чтобы мы все были зависимыми, чтобы нас можно было унижать по каждому поводу, чтобы мы чувствовали свою ничтожность и слабость и заискивали перед ними, взятки им давали, конфеты в коробках носили!
У нее началась истерика. Наташа рыдала, молотила кулаками в грудь Вадима, захлебывалась, выплескивая наружу все напряжение, скопившееся за долгие месяцы болезни отца. Его смерть, похороны, обиды на сестру, страх за явно слабеющую мать, постоянная тоска по живущему в другом городе мужу, хроническая тревога за неуправляемую Иринку – все выходило из нее со слезами, рыданиями и такими детскими беспомощными ударами, которых мускулистый Вадим, похоже, даже не чувствовал. Он дал жене выплакаться, не обращая внимания на прохожих, с любопытством поглядывающих в их сторону. Потом довел до платформы, усадил на скамейку и начал кормить темно-бордовой, почти черной сладкой черешней. До ближайшей электрички было еще сорок минут, и, когда подошел поезд, оказалось, что Наташа, сама того не заметив, съела все предназначавшиеся сыновьям фрукты.
– Давай погуляем, – предложил Вадим, когда они приехали в Москву и вышли на Комсомольскую площадь.
Наташа посмотрела на часы. Они обещали вернуться к четырем, чтобы проводить Люсю, а сейчас только без четверти два. Действительно, лучше погулять, побыть вдвоем, чем сидеть дома и вымученно общаться с вечно недовольной сестрой. Они нырнули в метро, проехали две остановки от «Комсомольской» до «Кировской», вышли на Чистопрудный бульвар и медленно пошли вдоль Бульварного кольца в сторону Арбата. Народу вокруг было мало, летними воскресными днями Москва пустела – все разъезжались на дачи и садовые участки. Они шли, держась за руки, разговаривали, и постепенно Наташа стала чувствовать, как к ней возвращаются душевное равновесие, спокойствие и обычно присущая ей уверенность в своих силах, которые она вдруг потеряла там, за городом, после неудачной попытки увидеть своих детей. Вообще Вадим всегда так на нее действовал: что бы ни случилось,
– Хочешь мороженого? – спросил он, когда они проходили мимо киоска.
– Мороженого? – удивленно переспросила Наташа. – Да нет, не хочу. Что я, маленькая?
– А когда маленькая была – любила?
– Конечно. Все дети любят мороженое.
– Раз раньше любила, значит, и теперь любишь, – уверенно сказал Вадим, покупая ей трубочку «Бородино». – А соку хочешь? Давай я тебе еще сок возьму, яблочный или виноградный.
– Да что с тобой? – рассмеялась Наташа. – Ты не забыл, сколько мне лет? Я же твоя жена, а не дочка.
– Ты не понимаешь. Мы с тобой все время жили врозь, ты в Москве, а я сначала в Ленинграде, потом в Лице. Переписывались, перезванивались, а когда удавалось встретиться, то, извини за подробности, из постели не вылезали. И вот мы сейчас с тобой идем по Москве, держимся за руки, и я вдруг подумал, что мы давно уже женаты, у нас двое сыновей, а ведь я за тобой так толком и не поухаживал. Мороженым тебя не угощал, когда тебе было девятнадцать, в кафе не водил, цветов не дарил.
– Неправда, – горячо возразила Наташа, сразу вспомнив тот букет белых махровых гвоздик, который в поезде Ленинград–Москва обильно поливала слезами влюбленная Инка Левина, – и цветы ты мне дарил, и в кафе водил.
– Мало дарил. И мало водил. По пальцам можно пересчитать, сколько раз. Но это не потому, что я невнимательный, а потому что мы мало бывали вместе. Вот я и хочу по мере возможности это восполнить хотя бы сейчас.
Намерение свое Вадим осуществил и, пока они дошли до дома в переулке Воеводина, почти силком заставил Наташу съесть три порции разного мороженого, два эклера, выпить кофе и бокал шампанского, а также принять в подарок букетик тюльпанов и охапку полевых цветов, купленных за рубль у какой-то бабульки.
В квартиру они вошли, когда на часах было без двадцати четыре. Наташу немного удивила странная тишина, ведь перед отъездом обычно бывает много суеты, вещи постепенно выносят в прихожую и все время проверяют, не забыли ли чего. Люся говорила, что поезд у нее в семнадцать часов с минутами, значит, сборы должны быть в самом разгаре. Однако по коридору никто не ходил, и из кухни голоса не доносились. Наташа юркнула в свою комнату, достала большую вазу, сходила в ванную, чтобы налить в нее воды, поставила цветы. Глубоко вздохнула.
– Ну что, Вадичек, праздник кончился, начинаются суровые будни. Пойду объясняться с сестрицей. Сколько веревочке ни виться, а разговаривать все равно придется.
– Мне пойти с тобой? – предложил он.
– Да нет, спасибо. Люсе не нужны лишние свидетели ее позора.
– А тебе моральная поддержка тоже не нужна?
– А я возьму с собой вот это, – Наташа зажала в кулаке маленький кусочек янтаря с застывшей в нем мухой – давний подарок Вадима, – и буду знать, что ты со мной, у меня в кармане. Ну, я пошла.
Она открыла дверь в комнату матери и остолбенела. Галина Васильевна мирно дремала на диване, укрывшись пледом, а Люся сидела у стола и читала толстую книгу. «Мама заболела! – мелькнула первая мысль. – Ей стало плохо, вызывали «неотложку», сделали укол, теперь она уснула, и Люся не может собрать вещи, боится маму потревожить».
– Что с мамой? – шепотом спросила Наташа, с трудом сдерживая нарастающую панику.
– Ничего особенного, – вполголоса ответила сестра, пожимая плечами. – Мама спит.