Тот Самый Мужчина
Шрифт:
— Девочка, я же твоя мама, неужели я не чувствую, что у тебя проблемы? Ты обещала появиться через полтора часа, а прошло больше двух. Я не отходила от окна! Наконец ты вылезаешь из какого-то куриного фургона! А руки-то, руки! — Она схватила меня за руки и, можно сказать, втащила в квартиру. — Ледяные!
— А папа дома? — рассеянно спросила я, не сводя взгляда с ключей у зеркала.
— Ну на кого ты похожа? — Мама по-своему истолковала мой взгляд. — Сама себя не узнаешь! Не стой, как Вандомская колонна, проходи и рассказывай, пока папа не вернулся из кегельбана.
Я невольно потянула носом. Ошеломительно пахло чем-то свежее — мясным и дивно-перченым.
— Ты пообедаешь с нами?
— Мама, извини, но я тороплюсь, — категорично отказалась я, давая себе клятву ничего не рассказывать матери. — Разве что чашку кофе. А что ты готовишь? Пахнет вкусно.
— Салми из индейки с грибами и карбонад по-фламандски. — Мать заправила кофеварку.
— По-фламандски? — со старательным интересом уточнила я.
— Да, между прочим, вычитала рецепт в книжке твоей приятельницы.
— То есть?
— Твоей Марты ван Бойгк. В каждом ее романе по рецепту. Ты давно ее видела? — Мать протянула мне крохотную чашечку кофе.
— Давно. Спасибо. У тебя новый сервиз?
— Да. Нравятся золотые петушки?
Я чуть не поперхнулась, но на чашечке действительно красовался изящный золотой петушок, больше похожий на цветок или на затейливую арабеску.
— Просто чудо, мама.
— Как дела у Марты? Так хочется узнать, что там дальше с темп искателями смысла жизни и старым художником? Она напишет продолжение?
— Не знаю.
И вдруг совершенно загадочным образом я вспомнила, как в темной электричке с моих колен опрокинулась сумка и все посыпалось из нее, а первыми, звякнув, на пол упали ключи. Наверное, я вздрогнула, потому что мама встревоженно приложила руку к моему лбу.
— Ты не простудилась, девочка?
— Нет. Спасибо, мама. — Я поставила чашечку на блюдце. — Мне пора.
— Клер. Я кое-что знаю. Мне звонил Бруно.
— Мама! — Я почувствовала слезы. Только этого не хватало! Если разревусь, то выложу ей все! — Ну что он мог тебе наговорить? Что? Что он мог сказать тебе такого, чего не знаю я?!
Слезы все-таки потекли. Мать прижала мою голову к себе.
— Девочка моя! Моя бедная девочка! Бруно мне признался, что очень виноват перед тобой, но по-прежнему любит тебя, теперь он, наконец, свободен, ты тоже, и вы можете быть вместе!
— Мама! Сколько можно! Я не хочу быть с ним вместе! Понимаешь? Я!
— Девочка, я понимаю, как тебе тяжело принять такое решение, но ты же любишь его всю жизнь! Я-то знаю, почему ты скоропалительно вышла за своего Оскара. Вы с Бруно еще оба очень молоды, впереди столько жизни!
— Мама, мне сорок два! Ему еще больше!
— Ну и что? Твой отец старше меня на семь лет!
— А Бруно меня на двенадцать! Но дело не в этом, мама! Он… он… — я кусала губы, — он жалок, мерзок, пошло стар!
—
— Да плевала я на его мировое имя! — С ожесточением и очень подробно я рассказала матери о нашей последней встрече. — Теперь-то ты хоть понимаешь меня, мама?
— Клер, ну подумаешь, не задалось свидание! Вы ведь оба надеялись, что перенесетесь в свою юность. Ну не получилось. И что? Что, теперь надо уходить из дому, скитаться где-то целые сутки? Мы же чуть с ума не сошли, пока ты не объявилась сегодня утром! Где ты была?! Я едва уговорила отца подождать еще день и не обзванивать морги!
— А сегодня он преспокойненько отправился катать шары, — жестоко сказала я.
— По-твоему, он тоже должен был уйти из дому?
Она опустилась на стул, закрыла лицо руками и вдруг — заплакала. За сорок с лишним лет своей жизни я видела, раз пять, самое большее семь, чтобы мама плакала!
— Мама, мамочка! Но я же жива! Я с тобой, я никуда от тебя не уйду! Мама, ты же сильная женщина!
— Конечно, я сильная женщина, до того сильная, что не знаю, где двое суток была моя собственная дочь! Ты-то хоть сама знаешь, где твой Жан-Поль?
— Он с девушкой уехал на машине за город…
— Не ври! Ты не знаешь! Тебе плевать и на собственного сына, и на собственных родителей! У тебя горе! Ты разочаровалась в любовнике! Ах, какое несчастье!
— Мама, у тебя потекла тушь. Осторожнее, попадет в глаза. — Я протянула ей салфетку.
Мать с шумом высморкалась и обиженно размазывала тушь по щекам.
— Сделать тебе кофе? — спросила я.
— Себе тоже сделай. Я пойду умоюсь. Если в кастрюле закипит, убавь огонь.
— Мама, извини, — сказала я, когда она вернулась. — Я больше не буду. Я убавила огонь.
— Дуреха. — Мама обняла меня и заглянула в глаза. — Ну, все хорошо?
— Не очень.
— Да шут с ним, с этим Бруно. Может, ты и права, всю жизнь он морочит тебе голову.
— Дело не в Бруно.
— А в ком?
И я рассказала ей все, начиная от сна про море и рыб и заканчивая историей с чеком на тысячу франков. Так было всегда: сначала я не хочу говорить матери ничего, а потом, хотя знаю, что обязательно пожалею позже, выбалтываю все до самой капельки. Может быть, мама профессионально умеет слушать? Она все-таки дипломированный психотерапевт, а не хирург, как мы с отцом.
— Ничего, девочка, все уже в прошлом. Главное, что у тебя с этим мужланом ничего не было. И очень правильно, что ты расплатилась за ночлег. Нужно всегда сохранять достоинство. Естественно, что может быть общего у тебя с этой люмпенской семейкой? Даже слово-то какое неприличное: «бабник». — Мама брезгливо поморщилась. — И не вспоминай больше. Просто дурной сон после суточного дежурства. Я всегда говорила, что хирургия — не женское занятие. Да проведи я сутки за операционным столом по локоть в крови, лично я в итоге оказалась бы не в Ля-Ферто-Гош, а уж точно в Дакаре! — Она весело повела бровью. — Давай-ка, девочка, полежи в ванне, а потом пообедаешь с нами. Отец ведь очень тебя любит.