Тот самый остров

Завражный Юрий Юрьевич

— Ты маленький мальчик, Си-Джей. Ты просто большой маленький мальчик. Мой любимый мальчик. Ты устал за сегодняшний день, и тебе пора спатеньки…

Она поцеловала меня и нежно погладила по голове, словно дитя, у которого только что сломалась любимая игрушка. А я чувствовал себя каким-то обессиленным, опустошённым, будто у меня что-то отняли и уже никогда не вернут. Ведь Легенды больше не было…

Мэг легонько потянула меня в сторону от бывшей ямы с бывшим кладом:

— Пойдём, Си-Джей. Ляжем под тем деревом. Ночь будет тёплой, а утром пойдём дальше.

Сумерки пали быстро — в считанные минуты. Мы глотнули чаю из термоса, загрызли его парой бутербродов с кислым венесуэльским сыром, обнялись и уснули прямо на земле,

как убитые. Что? Змеи и пауки? Да ну, бросьте. Не смешите меня, сэр. Ещё скажите — львы, леопарды, пумы… я вас умоляю. Мы чувствовали себя в безопасности, и даже пираты были виртуальными, кроме, пожалуй, тех, что бросили тонуть ограбленную «Пеламиду». Но казалось маловероятным, что именно этой ночью они придут на плечо Подзорной Трубы с единственной целью накрыть нас, тёпленьких.

Я даже не помню, была ночь звёздной или нет.

~ 8 ~

ACHT

Мы вышли к ровной квадратной площадке с разборным дюралюминиевым ангаром, возле которого стояли бетономешалка, пирамида железных ящиков и штабеля стального проката. Вокруг зеленели пальмы и высокая трава. От площадки тянулась бетонная дорога, по которой унтерштурмфюрер Ганс повёл меня вглубь острова. По дороге он задал мне несколько простых вопросов вроде «как дошли?», «откуда вы родом?» и ещё спросил, не бывал ли я в Кёнигсберге. Мы разговорились — стало понятно, что он просто скучает по новым собеседникам. Я старался не задавать ему вопросов, касающихся базы, но он сам рассказал, что на острове построена особо секретная лаборатория, в которой распоряжается свихнутый доктор Абель Райнеке, что на самом деле никакой он не Райнеке, а Блюмштайн, самый настоящий еврей, но у него умная голова, и потому его сделали «не евреем», превратив в Райнеке, и отправили сюда проводить свои исследования. Штурмбаннфюрер СС Эрхардт фон Дитц — комендант базы, он обеспечивает её охрану и жизнедеятельность. Работы по строительству лаборатории, или как её здесь называют, «бункера», закончены месяц назад, предпоследних «работяг» (так выразился Ганс) исполнили прямо в лагере, который в северной части острова. Экипажам приходящих кораблей и судов проход туда строжайше запрещён — как, впрочем, и к холму с бункером. Раньше «работяг» исполняли в открытом море, и это было куда интересней. Остров называется «остров Кидда», так звали одного пирата много лет назад, вроде бы именно он открыл этот остров. На картах его, то есть острова, нет вообще. Сам же Ганс — помощник коменданта, ответственный за «работяг» и всё, что с ними связано.

Я был удивлён – чего это он так со мной разоткровенничался? Но, подумав, решил, что он, наверно, видит во мне не простого моряка, а лицо, приближённое к капитану. Кроме того, раз мы здесь, то мы и так узнаем обо всём этом, ведь ничего особо секретного Ганс мне не сказал...

Навстречу нам по дороге шла группа людей — измождённых, заросших, одетых в тряпьё. Ноги у них были скованы короткими цепями, и это мешало им катить большую железную телегу с автомобильными колёсами. Позади них следовали два эсэсманна с автоматами, тоже в шортах и высоких ботинках, но без гетр. Думаю, всё же в этих ботинках им было жарковато.

— Быстрее, быстрее ногами шевелить! — прикрикнул Ганс на «работяг» (а это, без сомнения, были «работяги»), после чего равнодушно сказал мне: — А-а, всё равно ни черта не понимают.

Я спросил его, откуда эти «работяги», и он ответил, что его это мало заботит.

— Отовсюду. Всё больше из Бразилии и Венесуэлы — индейцы, мулаты, всякий сброд. Это чернорабочие. Ещё были настоящие инженеры, их привозили из Европы. Евреи, французы, славяне… Они уже исполнены. Вот эти сейчас ваш груз в бункер отвезут — и их туда же. Последняя

партия, сто девяносто голов. Они больше не нужны, да и кормить их уже нечем.

Только тут до меня дошло, что это значит — «исполнены», «исполнять». Это могло означать только одно: смерть. Не знаю, в каком виде, но смерть. Мне стало не по себе. Я решил сменить тему.

— Герр унтерштурмфюрер, что у вас случилось с радиостанцией? — спросил я.

— Не с радиостанцией, а с радистом, — поправил Ганс. — Шлялся по острову, свалился в овраг и шею сломал. Еле нашли. Пробовали включить сами — не работает. Один умник из эсэсманнов сказал, что вроде учился на радиста; полез посмотреть, она бабахнула, дым пошёл… словом, не работает.

— Неужели у вас всего один радист? – удивился я.

Ганс поморщился.

— Да нет… трое их было. Такая история — прямо «Тристан и Изольда». Между прочим, из ваших были, из флотских. Фельдфебель, радист и радистка. Стационарный узел связи, две рации. За два с половиной года у них тут любовный треугольник приключился, а потом и четырёхугольник, когда ещё и один из наших охранников в неё втюрился.

— А дальше?

— Дальше? Дальше всё, как в бульварном романе. Один другого ножом зарезал, она утопилась, причём к шее половину всех аккумуляторов привязала, охранника расстреляли по законам военного времени… в итоге один радист с одной рацией и остался. Сумасшедший дом… Это полгода назад было. Теперь вот этот идиот разбился. А с мая-месяца — ни одного корабля, ни одного самолёта.

Ганс вынул из кармана белоснежный носовой платок с вышивкой и тщательно промокнул виски.

— Как вам наша форма? — неожиданно спросил он.

Я замялся: сказать правду — ещё обидишь.

— Непривычно, да? Просто в длинных штанах совсем невозможно, — пояснил Ганс. — Жара ведь. Мы с комендантом сами придумали. Гетры рядовым эсэсманнам — только по особым торжествам.

Этот Ганс, наверно, лет на пять старше меня. Чувствуется, что ему здесь невыносимо скучно — в этом банановом и кокосовом раю. В отличие от меня.

Мы повернули направо и пошли чуть в гору. На обочине стоял чёрный легковой «хорьх» без номерного знака. Ганс показал на него пальцем и сказал:

— Бензина нет. У нас вообще с топливом тяжко. Почти ничего не осталось. Электростанция вот-вот встанет, но доктор обещал, что привезут топливо для «шатра», и во всём бункере электричество появится, — и тут Ганс прикусил язык, словно сболтнул лишнее. Он замолчал, сопя в такт шагам, а я не стал переспрашивать. У меня и так всё перепуталось в голове, плюс ещё эта жара…

В одном месте вправо от дороги отходило ответвление к пригорку под скалой удивительного чёрного цвета, где виднелись разукрашенные в маскировочный цвет, но всё равно хорошо заметные двери. На дверях был нарисован имперский орёл. Я подумал, что это и есть бункер, но мы прошли мимо и повернули налево, всё так же идя по бетонной дороге. Я совсем устал, ноги еле слушались.

Наконец, мы вышли к бетонированной площадке, устроенной на склоне большого холма, по-видимому, того самого, на который запрещается лазить. Дорога на площадке не заканчивалась, а уходила дальше вокруг холма со стороны, ближней к морю. На площадке приткнулись два крытых грузовика. Прямо в холме были устроены две двери — большая и обычная. Двери были стальные, покрашенные во всё те же маскировочные пятна и с нарисованными орлами. Ганс нажал комбинацию кнопок, и малая дверь лязгнула замком. Он начал вращать приделанный снаружи стальной штурвал, массивная створка открылась вовнутрь, и мы вошли в пахнущий сыростью коридор-потерну, освещённую редкими тусклыми лампочками. Интересно, что за всё время я не заметил ни одной предупреждающей либо запрещающей надписи, которые у нас так любят. Потерна закончилась серой стальной морской дверью, за которой оказались ещё три обычных деревянных. Мы вошли в крайнюю слева и оказались в довольно просторной радиорубке. Ганс включил свет.