Тотальная война

Маркеев Олег Георгиевич

Дед стал по очереди открывать ящики стола, ворошил бумаги в них, потом махнул рукой.

— Ну их к лешему! И так помню. Миядзаки работал в Тибете. Там ему монахи показали некий манускрипт. Он мне копию послал, да я, как видишь, задевал ее куда-то. Короче, как ты знаешь, китайские источники упоминают о рыжеволосых и светловолосых дьяволах, живших к северу от Поднебесной и постоянно устраивавших набеги. В пустыне Гоби обнаружены барельефы крылатых колесниц, явно индоевропейского происхождения. В тибетском манускрипте упоминается о некоем сражении между двумя народами, приведшем к разрушению города богов. Очень напоминает войну асов с ванами, описанную в «Эдде». После заключения мира они обменялись заложниками, в знак нерушимости договора. Это тоже соответствует

эддическому мифу. Отличие лишь в том, что сказания описывают дальнейшее смешение асов и ванов и их движение на северо-запад. А в манускрипте указано, что треть племен, заключивших союз, двинулась через Копетдаг и Припамирье в противоположную сторону — на юго-восток.

— В Индию и Тибет?

— Естественно, иначе кому было писать «Махабхарату»? — вопросом на вопрос ответил Арсеньев. — Миядзаки прежде всего заинтересовало, что в манускрипте упоминается о смерти вождя переселенцев, случившейся сразу же после закладки им города. Звали вождя Дай-цу. Транскрипция, естественно, исказила первооснову. А звучало имя… Как?

— Дадзу — Дазбу — Даждбу, — начал выводить цепочку Максимов. — Короче — Дажьбог. Солнцеподобный, если перевести на русский.

— М-да, не безнадежен, — кивнул Арсеньев. — Город, конечно, назвали в его честь. И где-то вблизи современного Душанбе и следует искать его могилу. Чем Миядзаки и занят.

— Спасибо за лекцию.

Арсеньев, бросив настороженный взгляд из-под бровей на дверь кабинета, подтянул к себе листок и вновь стал выводить на нем дугообразные линии.

— В манускрипте говорится, что вождю было доверено хранить знак мира, заключенного между асами и ванами. Носил он его на груди. Есть вероятность, что этот знак положили в его могилу вместе с другими сокровищами, Миядзаки, если найдет захоронение, имеет шанс прославиться. Еще никому не удавалось так детально связать миф с археологической находкой. У японца есть изображение этого знака. Печать Договора, как он ее назвал. Жаль, что не могу тебе показать копию с манускрипта. Задевал куда-то.

Арсеньев придвинул к Максимову пепельницу, вместе с ней как бы сам собой переместился листок бумаги.

Сигарета замерла в руке Максимова: с тщательностью рисовальщика академической школы рукой деда был выполнен рисунок: четыре змейки, свившиеся в свастику.

— Пути богов, — упредил профессор вопрос, готовый сорваться с губ Максимова.

«Действительно, нам неведомо, куда ведут Пути богов, — подумал Максимов. — Брактеат, ставший символом договора о мире между двумя племенами, породившими все древо народов индоевропейской расы, кочует одному ему ведомыми путями. От разрушенных стен Асгарда к отрогам Памира. Из усыпальницы Дажьбога в храм Ретры. Из руин храма полабских славян в сокровищницу тевтонского ордена. Оттуда — в кладовые властителей рейха. В качестве трофея приходит в коллекцию лорда, чтобы спустя два десятилетия быть похищенным ирландскими боевиками по заданию палестинских партизан. Пропадает в сейфах спецхрана, чтобы закатиться в тайную казну азиатского царька, а вынырнуть на свет божий в Берлине. И закатиться вновь черт знает куда».

Арсеньев внимательно следил за выражением лица внука. Максимов был уверен, что дед читает его мысли.

— Ты теперь знаешь достаточно, чтобы отправиться в дорогу, — произнес Арсеньев, тщательно заштриховывая рисунок. — Остальное поймешь позже, уже в пути. Всего не знаю даже я. — Дед отбросил ручку. — Как убеждаюсь, история никого и ничему не учит! Один безумец попытался переиграть историю и столкнул германских асов с «внуками Дажьбога». В школе Гитлер учился плохо, а венские масоны не объяснили художнику-недоучке, что асы, русы и ваны давным-давно породнились и перемешались в неразрывное целое. И Москва основана их сыновьями, как и Берлин, между прочим. А он напялил на белокурых бестий черные мундиры и повязки со свастикой — и «драг нах остен»! Обрати внимание, что в низовьях Дона и Волги, где и происходила та война асов с ванами, ему хребет и сломали. История не только не любит сослагательного наклонения,

она жестоко карает переписчиков истории. Я не науку имею в виду. Боги не терпят, когда их волю пытаются изменить смертные.

— Именно так следует толковать манипуляции с… — Максимов осекся, подбирая слово, чуть не вылетело «брактеатом из Ретры». — С символами.

— Ну, любой символ есть отражения неких инвариантов реальности. В психологии — это архетипы, введенные Юнгом. В филологии — сюжеты, встречающиеся буквально у всех народов и в различные эпохи. Всякие злые мачехи, мальчики-с-пальчики и спящие царевны. В истории — повторяющиеся сценарии событий. Графические символы также без изменений кочуют из культуры в культуру, из эпохи в эпоху с древнейших времен до наших дней. Как правило, они ассоциируются с одними и теми же принципами и проявленностями бытия. У всех народов круг — солнце, цикл жизни. Крест — конец, завершение. Крест в круге — год, четыре сезона, четыре фазы жизни. Ну и так далее. Безусловно, символы несут большую смысловую нагрузку, чем мы себе представляем. Частично они являются частью нашей реальности, частично принадлежат другим мирам. И попытка манипулировать, как ты выразился, символами есть магия чистой воды. — Арсеньев вскинул узловатый палец. — Но я тебе этого не говорил! Тут в Академии наук создали комиссию по борьбе с лженаукой, а я еще поработать хочу. На костер за такие слова, конечно, не потащат, не та инквизиция нынче, но выпрут с должности в два счета.

— Дед, за какие слова? — сыграл непонимание Максимов. — Мы ни о чем предосудительном вроде не говорили.

Они переглянулись и убедились, что один сказал все, что посчитал нужным, а второй усвоил каждое слово. Настал момент, когда слово становится делом, а знания толкают к поступку.

Арсеньев раздавил окурок в пепельнице.

— Все, Максим! Иди. Иначе у меня сейчас опять давление подскочит. Максимов встал.

— Погоди, провожу!

Арсеньев обошел стол. Встал напротив. Обнял за плечи.

Троекратно, со староверческой степенностью поцеловал.

Успев шепнуть в ухо:

— Храни тебя господь, Максимка, — и повел к двери. Неожиданно блеснув хитрыми глазами, подмигнул.

— А с невестой что не знакомишь? — спросил он.

— Какой такой невестой? — удивился Максимов.

— А мне сарафанное радио уже доложило, с кем ты прибыл. Рост, вес и прочие внешние данные. Коллектив же женский, слухи как пули летят.

— И как низко я пал в глазах родного коллектива?

— Лучше тебе не знать, — рассмеялся дед. — Поезжай в Таджикистан, спрячься в горах от греха подальше. Пусть паника уляжется. А то так и до самосуда дело дойти может.

Через приемную они вышли в зал.

Карина склонилась над стендом.

— Афродита Каллипига. [56] — Профессор Арсеньев погладил бороду, крякнув.

— Ее зовут Карина, дед, — прошептал Максимов.

— Да, а я как сказал?

Максимов не стал повторять.

Услышав шаги, Карина повернулась на звук. Двинулась вперед, но остановилась, увидев, что Максимов не один. Арсеньев приосанился и решительно направился прямо к Карине.

— Добрый день, сударыня. Позвольте представиться, Арсеньев Святослав Игоревич. Имею счастье доводиться дедом Максиму.

56

Афродита Прекраснозадая, известная статуя работы греческого скульптора Праксителя.

— Очень приятно. Карина. — Она вежливо улыбнулась и добавила: — Имею счастье быть подругой вашего внука.

Арсеньев пошевелил кустистыми бровями и неожиданно громко расхохотался.

* * *

В некогда элитном Шереметьеве витал запах ночлежки.

Холл первого этажа был густо заселен никуда не спешащими людьми, по всем признакам, живущими в аэропорту не одни сутки. Расположились они всерьез и надолго, как цыгане табором, выгородив себе спальные места чемоданами и неподъемными баулами.