Тотем
Шрифт:
— Нет, серьезно. Почти ничего. Вы практически уже все знаете. Я был наверху и осматривал место преступления.
— Красный “корвет”. Вы его обнаружили? — спросил Данлоп.
— Чего?
— Красный “корвет”. Классический образец 69-го года, который вел Куиллер?
— Об этом я слыхал. Нет, его мы не нашли. А, там был фургон и грузовичок-пикап. И все… Никаких “корветов”. Можете мне верить.
— Что же, черт побери, происходит?
Реттиг уставился на Гордона.
— Я навел кое-какие справки и выяснил, что Куиллер его не продавал. Но я прекрасно знаю, что он в горы приехал на нем. Скажите
— А кто его знает? Я ведь рассказываю вам о том, что видел собственными глазами. Если бы я специально искал эту машину, то, может быть, и нашел бы ее. Но я-то искал парнишку.
— Нашли?
— Не сразу. Если честно, то совсем не сразу. Я проверил лагерь и лес. Если бы не остановился отлить, то, видимо, вообще бы его не обнаружил. Но когда обошел кругом уборную, то наткнулся на него в канаве, которую рыли, судя по всему, для другого. Он был такой грязный. Я помню… И страшно напуган: про то, что с ним случилось в лагере, он не рассказывал. Больше всего он боялся своего отца. Даже когда я привел парнишку к полицейским машинам, он отказался сесть в один автомобиль с папашей. Так что нам пришлось везти их по раздельности.
— А что по этому поводу сказал Куиллер?
— Простите?
— Куиллер?
Реттиг пожал плечами.
— А его никто никогда не видел.
— Что? Вы обыскали лагерь, но не нашли Куиллера?
— Никто его не видел…
— Так где же он, черт, скрывался? И почему он скрывался, вот в чем вопрос?
— Меня спрашивать бесполезно. Вполне возможно, что он сидел где-то в лесу. Не вижу, почему это должно было меня заботить…
— Я этого сам не вижу, — ответил Данлоп нахмурившись, и заметил, что остальные продолжают также настороженно смотреть на него. — Но хотелось бы мне все это увидеть. И понять.
39
— Уоррен!
Он заливался криком. Она бегом выскочила из гостиной в кухню и высунулась из-за проволочной сетки на экранной двери, заметив, как он мчится через задний двор прямо к ней.
— Уоррен!
Он вцепился пальцами в руку. Она увидела кровь, рваную рану и выскочила на крыльцо, чтобы подхватить сына. Он кричал, не переставая.
— Уоррен! Боже мой, что случилось?
Она схватила его, испачкав кровью рукав, почувствовала, как неистовые слезы заливают блузку.
Ничего не говоря, мальчик продолжал кричать.
— Уоррен! Ну, пожалуйста! Ты должен…
— Это все стекло!
— Но…
— Разбитое стекло!
— Ты должен показать!
Она смотрела на него, на кровь. И не знала, что же делать. Пожалуй, следовало остановить кровь. Но откуда она взялась? Что это за рана? И насколько она глубока?
— Покажи, где стекло, Уоррен.
Мальчик кивнул в сторону заднего двора. Она взглянула через двор на металлическую бочку во дворе старика, что жил через переулок. Увидела на неровном краю кровь и побежала. Она так внимательно всматривалась в бочку, что не заметила возле кустов игрушечный грузовичок, споткнулась и грохнулась на гравий, которым была усыпана тропинка, разбив руки в кровь, но быстро вскочила на ноги и пошатываясь направилась к бочке.
— Боже, мой, кровь.
Она покрывала все: ржавые банки, битое стекло, горелые остатки мусора, который сжигал старик-сосед,
Она резко обернулась, чтобы посмотреть на него. Парнишка, придерживая раненую руку, уже взобрался на крыльцо и рванулся к задней двери и прежде, чем мать успела его позвать, вскочил в дом. Она побежал вслед за ним между кустами, по тропинке, смотря на приближающуюся дверь, и вот она уже добралась до ручки и ввалилась внутрь. Кровь была разлита по полу, и мать ринулась по коридору в ванную комнату, но там никого не оказалось. Куда он подевался? Она кинулась назад: сын сидел в спальне, рыдая и заливая кровью простыни. Она бросилась к нему. Черт с ними, с простынями, она схватила одну и, навернув ее мальчишке на руку, быстро повела его в ванную.
— Нет!
— Мне же нужно промыть рану, взглянуть, как сильно ты…
— Не прикасайся!
Он рыдал, когда мать отбросила простыню и погрузила его руку в раковину. Повернула кран.
Мальчишка заорал с новой силой.
Слишком горячо. Женщина повернула второй кран, и вода стала чуть теплой. Она принялась лить ее на рану. Кровоточащее мясо. Рвань уже виднелась, но кровь текла не переставая, не давая ничего разглядеть, и мать принялась потихоньку убирать из нее грязь и темные сгустки, глубоко, широко и неровно развалилась рана. “Крошка мой”, — думала женщина, чувствуя, как он приваливается к ней и, даже не смотря на его лицо, она поняла, что мальчик потерял сознание.
40
Он учуял нечто странное и попытался скользнуть обратно в темноту, но запах становился все сильнее, и он заморгал, приоткрыл глаза и тут же зажмурился от света, заполнявшего все пространство вокруг него, наконец, он разглядел странного человека в белом, наклонившегося совсем близко. Мальчик начал плакать.
— Все в порядке, Уоррен.
Голос матери; он повернулся на него. Вот она. И отец сидит с ней рядом. Выглядели они рассерженно.
— Мамочка, я…
— Все в порядке, Уоррен. Ничего не бойся. Это врач.
Снова перевел взгляд на человека в белом и заметил на его руках красные пятна. Мужчина держал что-то типа пластиковой пилюли, которую он разломил и из которой шел этот странный запах. Уоррен плакал не переставая. Человек в белом был намного моложе и тоньше, чем тот доктор, к которому его всегда водили, а веснушки на его лице очень походили на кровавые пятна на его халате, поэтому Уоррен не мог прекратить плакать.
— Тихо, сынок, все нормально. Все теперь будет в порядке. Ты в полной норме.
И постепенно до Уоррена начало доходить, что он лежит на столе, что тело его накрыто белой простыней и что рука онемела и не двигается. Он попробовал ее поднять. Рука походила на обрубок белого дерева, до того была замотана бинтами, и Уоррен не мог ни пошевелить пальцами, ни увидеть их.
— Он все еще в шоке. Поэтому смотрит на белое, чтобы отрегулировать зрительную и остальные системы, — услышал мальчик голос врача.
Кто-то вытер ему глаза. Он посмотрел в ту сторону. Его мама. Она улыбалась. Значит, она все-таки не сердилась. Как же он сюда попал?