Товарищ Анна
Шрифт:
52
Она почувствовала себя старой и усталой. Снег поскрипывал под её ногами, где-то повизгивала пила, и так тоскливо было итти неизвестно куда по недавно промятой дорожке. Анна шла, склонив голову, всматривалась в следы на снегу. Не разгадать уже, не счесть, сколько ног ступало по этому снегу.
«Так вот и в жизни, — горько рассуждала про себя Анна, представляя полоску чётких птичьих следов там: на крыше. — Прошёл Андрей по моей жизни и каждый следок видать, а
То, что Валентина так неожиданно ушла к Ветлугину, вызывало у Анны болезненное чувство, близкое к ревности за Андрея. Как можно сменять его на кого бы то ни было?! Это ещё раз оскорбляло прежнее чувство Анны: взяли у неё самое дорогое, и... затоптали. Каприз или месть — всё равно было больно, оскорбительно, тяжело.
За прииском дорожка свернула к лесу, на перевал, за которым работали лесозаготовщики. Это они, громкоголосые мужики, проторили здесь дорожку по целине. Анна вспомнила, как уехала от них в прошлый раз. Может быть, именно с того дня началось её выздоровление. Ей снова вспомнилась песня, спетая для неё Ковбой и, его товарищами:
«Простая песня, простые слова, а вот поди ж ты!..» — подумала Анна и повернула к прииску.
На белой улице, у избушек и палисадников, где каждая тычина поднимала пухлый кулачок снега, возилась детвора. Стайками шли светлоглазые подростки, помахивая тяжело набитыми портфеликами: занятия в десятилетке проводились в две смены, — и звонкий девичий смех разливался по переулочкам. Над переулочками, над крышами домов таращились верхушки ёлок, но главное, конечно, было не в ёлках, а в этих вот портфеликах и палисадниках. Кончилась тайга одиноких хищников. В тайге сажали цветы, и детский смех звенел под ёлками. Всё было просто и удивительно хорошо, даже то, как тяжело рюхали и чесались в хлевушках у бараков молодые приисковые свиньи.
Возле парткома Анну окликнул Уваров. Он был в меховой дошке, в унтах, в длинноухой беличьей шапке.
— Ты всё толстеешь, — с ласковой укоризной сказала Анна и задержалась взглядом на его мягких, в белую полоску, меховых сапогах. — Унты у тебя прямо замечательные.
— Вот ездил нынче в район, там и купил. А толстею... это от сердца, Аннушка, — сказал Уваров и пошёл рядом с ней. — С сердцем у меня что-то неладно.
— Влюбился, что ли? — пошутила Анна.
Уваров помолчал, задумавшись.
— А что, Анна, если бы нашёлся человек... — заговорил он чуть погодя с выражением не обидного, располагающегося участия. — Ну, другой человек... который любил бы тебя, оберегал. Могла бы ты... привыкнуть к нему.
— Я не хочу привыкать, Илья, — сразу погрустнев, сказала
— Значит, всё простила?
Анна нахмурилась:
— Пока только... понимать начала.
— И простила?
Она невесело засмеялась.
— Бог простит.
— Увиливаешь, — сказал он жестоко, почти грубо.
— Как тебе не стыдно, Илья? — упрекнула Анна.
— Не сердись, — промолвил он, и лицо его болезненно сморщилось. — Я же люблю тебя, как самого лучшего друга. И хочется сохранить тебя в памяти такой — самой лучшей.
— Сохранить в памяти? Что так, разве ты уезжать куда собрался?
— Хочу на курорт проситься. Есть такой для сердечников у нас на Урале, на озере Кисегач. Озеро, Аннушка, как слезинка, чистое. Скалы, белый песок, сосновые леса. Приеду обратно, и ты меня не узнаешь... К мальчишкам своим съезжу! Обязательно! Давно уже я их не видел. Может, гусли из дому привезу. Ещё дед мой на них играл. Был он из нагайбаков — татар, высланных на Урал при Иване Грозном. Гусляр он был. Ни одна свадьба без него не обходилась. Это его и сгубило: пьяный в проруби утонул, а гусли... на льду оставил. Вот поеду и захвачу их. Старые уже, лет им не меньше сотни, а звон — как серебро.
— Хорошо, Илья, — сказала Анна с задумчивой лаской в глазах и голосе. — Поезжай на Урал и привези гусли.
53
Торжественно провожали Никанора Чернова. Он, уезжал для обмена опытом с горняками верховий Амура.
— Ну, вот и мы начинаем отправлять наших питомцев в свет! — сказал Уваров Анне после весёлого митинга.
— Да, завоёвываем добрую славу, — ответила Анна, вспоминая остальных своих подземных богатырей.
Бригада разрозненных ею старателей-углубщиков рассеялась по разным приискам, и каждый из них собрал вокруг себя «могучую кучку» из молодёжи. Молва о рекордах этих шахтёров, которые первыми уходят под землю, прокладывая путь остальным, дошла и до Колымы и до Алдана. А чего стоят забойщики комсомольской шахты? А чем хуже слесари механического цеха и машинисты агрегатов на электростанции?
— Растём! — закончила она вслух свои мысли. — Какие сильные люди подобрались, Уваров!
— Сибиряки вообще народ сильный, — с гордостью поддержал Уваров. — Хотя у нас в стране весь народ такой...
— Да, весь народ такой! — повторила Анна.
Они вышли последними и стояли на возвышенной площадке у клуба, перекрещённой по снегу укатанными до блеска лыжнями. День был выходной, и приисковые лыжники собирались за клубом для первого пробега по ближним горам. Весёлые, уже увозившиеся в снегу, они с шорохом проскальзывали мимо Уварова и Анны и, упруго развернувшись на повороте, исчезали за углом здания.