Товарищ Кисляков
Шрифт:
Елена Викторовна смотрела на него улыбаясь; она, видимо, не слушала, что он говорил, и только переживала счастье от сознания, что любимый человек сидит перед ней живым и невредимым.
— А ты скучал без меня? Рад, что я приехала?
— Ну вот еще. О чем спрашиваешь?
— Как я рада, что вернулась, что я с тобой. Я думала о том, что мы все вечера будем вместе, будем ходить в театр. В отсутствии я только сильнее почувствовала свою любовь к тебе. И в сущности там было отвратительно: везде народ, в особенности по праздникам. А я терпеть не могу толпы.
Елена Викторовна рассказала,
Потом рассказала, что муж Звенигородской отнял, — вернее, утащил из комода, — все золотые и бриллиантовые вещи, которые дарил жене, и что теперь они борются за обстановку, так как он подал в суд заявление, что это его обстановка.
— Ты представляешь себе весь ужас этого? Ведь интеллигентные люди, прекрасного воспитания. Просто страшно становится жить. Я этого не понимаю! Уйди в прачки, в метельщицы, но не закапывай в грязь своей души с этими судами из-за вещей.
Елена Викторовна сложила на коленях руки и в волнении несколько времени молчала.
— Ну неужели на самом деле не осталось уже ничего, что было бы ценнее вещей? Я помню, меня поразила фраза в «Анне Карениной», когда она думает с ужасом о том, что Вронский может ей сказать при разводе: «Сколько вам нужно рублей?» А теперь люди такого же происхождения вырывают, выкрадывают друг у друга ранее подаренные вещи, судятся из-за комнаты… Что это? Как определить? Натансон купил своей жене соболью горжетку. На какие это средства, интересно бы знать? И потом: сегодня у них гости, столько всяких закусок, икра чуть не в ведре, балыки, индейки. А за комнату платят столько же, сколько и мы…
Кисляков слушал жену, оживленно кивал головой, а в то же время у него мелькали мысли о том, что нужно как-нибудь предупредить Тамару, что к нему приехала жена. Потом он почувствовал некоторое раздражение против жены из-за того, что она прискакала чего-то ради. Да еще в театр собирается с ним ходить и сидеть вдвоем по вечерам. Значит, придется употреблять невероятные усилия, чтобы выдумывать предлоги для свидания с Тамарой.
— Ты знаешь, я серьезно беспокоилась за свои вещи, что дала ей на хранение. Почем знать?.. Теперь всего можно ожидать. Но слава Богу: вещи оказались целы, она мне сейчас же их отдала без всякого разговора. А всё-таки я там значительно похудела; как по-твоему? — сказала Елена Викторовна другим тоном. Она встала и повернулась кругом. — Мария Семеновна сейчас встретила меня и даже удивилась.
Кислякова всегда поражала ее доверчивость, с какой она относилась к заявлениям знакомых о том, что она помолодела и похудела. Пора бы ей, кажется, знать, что это просто долг взаимной вежливости у женщин, встретив друг друга, сказать:
— Как вы прекрасно выглядите! Вы на десять лет помолодели.
Сама она несколько раз говорила так какой-нибудь из своих знакомых, чтобы потом, придя домой, сказать мужу:
«Встретила Марью Семеновну; ее так расперло, что жутко смотреть. Я сказала ей: «Как вы прекрасно выглядите, очень похудели», — и даже сама испугалась, что она примет за насмешку. Ничуть не бывало: приятно заулыбалась и осталась очень довольна».
— Ну,
— Ты удивительно помолодела и посвежела.
— Это от свежего воздуха, — сказала Елена Викторовна. И прибавила совсем другим тоном: — Ну, вот я и дома. Как я рада, что мы опять вместе. А как у тебя с деньгами?
Кисляков знал, что его ждет этот вопрос и что к нему надо приготовиться в смысле мотивировки произведенных расходов. Относясь по интеллигентской привычке пренебрежительно к деньгам, он никак не мог заставить себя заблаговременно сбалансировать свои расходы так, чтобы нелепый обед в тридцать рублей покрыть какими-нибудь другими статьями, и теперь думал, что вечером это сделает. Но он не ждал от Елены Викторовны этого вопроса так скоро, да еще вслед за словами о ее радости быть с ним вместе.
Поэтому он несколько растерянно сказал:
— Неважно… У меня всего пятнадцать рублей.
— Как пятнадцать рублей? Ведь я тебе оставила сто рублей. — На ее лице сразу выразилось неприятное удивление.
— Ну, так что же, что сто рублей. А времени сколько прошло?
— Времени прошло очень немного… вдвое меньше того, на сколько тебе оставлено: две недели.
И ее лицо из любящего, радостного превратилось в холодное, недоуменное лицо хозяйки.
— Две недели тоже не малый срок, — сказал Кисляков, вдруг почувствовав злобу и раздражение против этой ни на что ему не нужной женщины, которая, не стесняясь, тратит на себя его деньги и еще спрашивает с него отчет о каждой истраченной им копейке.
— Ты покупал что-нибудь?
— Нет, ничего особенного не покупал.
— Тогда я не понимаю, куда можно, ничего не купив, истратить в две недели восемьдесят пять рублей, — сказала Елена Викторовна, пожав плечами. И так как она во всем любила прежде всего ясность, то сейчас же стала высчитывать: — Стол тебе стоил, самое большее, два рубля в день; в две недели это составит двадцать восемь рублей. Так?
— Так, — сказал Кисляков, подумав про себя о том, что стол ему обошелся в двадцать восемь рублей в один день.
— Ну, куда же ты остальные дел? Потерял? — сказала уже тревожно и расстроенно Елена Викторовна.
Кисляков старался припомнить или хоть придумать, куда можно вообще девать деньги. Но от раздражения никак не мог припомнить ничего, кроме этого обеда, о котором боялся сказать, так как наверно Елена Викторовна онемела бы при сообщении, что он на один обед ухитрился спустить тридцать рублей.
— Неужели я не могу пожить хоть раз так, как мне хочется? — сказал он, чувствуя, что бледнеет и что сейчас произойдут серьезные, быть может — непоправимые, события.
— Живи, пожалуйста, кто тебе запрещает, — сказала Елена Викторовна, не замечая его изменившегося выражения, — но знай, куда ты тратишь деньги. А ты не знаешь. Об этом я и говорю.
Кисляков каждый раз в подобных случаях чувствовал себя безоружным, так как, действительно, не мог сказать, куда им истрачены деньги. Но не мог не потому, что не знал, а потому, что они часто были израсходованы по нелегальным статьям. Приходилось невольно играть роль дурачка и растяпы, который сам не знает, куда девает деньги.