Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Войну мы не все понимали вначале. И перед отъездом, немного грустны, Друг другу мы встретиться обещали В шесть часов вечера после войны. Запомнив ту присказку хорошенько, Мы мчались, винтовку прижав к щеке, Сквозь вьюгу Карельского перешейка На известью крашенном грузовике. Шрапнель деревья ломает и ранит, Снарядом расколоты валуны. Мы здесь позабыли о том, что настанет Шесть часов вечера после войны. Любое письмо в истертом конверте Могло оказаться последним письмом. Мы все побывали так близко от смерти, Что кажется — вовсе теперь не умрем. Мороз был трескуч, и огонь был гневен. Ужели мы встретиться не должны, Сережа Диковский и Боря Левин, В шесть часов вечера после войны? Тот, кто пройдет по нашему следу, По минным полям, быть может, поймет. Какой ценой мы взяли победу, Преодолевая гранит и лед. И все же нам страшно и весело было У взорванной крепостной стены, И

мы не заметили, как пробило Шесть часов вечера после войны. 1940

ГРОЗА

Хоть и не все, но мы домой вернулись. Война окончена. Зима прошла. Опять хожу я вдоль широких улиц По волнам долгожданного тепла. И вдруг по небу проползает рокот. Иль это пушек отдаленный гром? Сейчас по камню будет дождик цокать Иль вдалеке промчится эскадрон? Никак не можем мы сдружиться с маем, Забыть зимы порядок боевой — Грозу за канонаду принимаем С тяжелою завесой дымовой. Отучимся ль? А может быть, в июле По легкому жужжащему крылу Пчелу мы будем принимать за пулю, Как принимали пулю за пчелу? Так, значит, забывать еще не время О днях войны? И, может быть, опять Не дописав последних строк в поэме, Уеду (и тебе не привыкать!). Когда на броневых автомобилях Вернемся мы, изъездив полземли, Не спрашивайте, скольких мы убили, Спросите раньше — скольких мы спасли. 1940

СТИХИ ИЗ ФРОНТОВОЙ ГАЗЕТЫ

ЛЕЛЕКА

Середина двадцатого века, Полпланеты войною гремит. Вон летит вдоль дороги лелека, Украинская птица летит. Что летишь ты за нашей колонной, Вдруг покинув гнездо на трубе? Или хаты в долине зеленой Показались чужими тебе? Перепахана танком пшеница, Разворочен снарядами шлях. Улетает печальная птица, Тихий мир унося на крылах. Нет у нас ни покоя, ни дома, Маки в поле цветут не для нас. Лишь раскат орудийного грома Да к отходу тревожный приказ. Птица счастья! Тебе непонятно Отступление наше! Ну что ж, Будет день, ты вернешься обратно И разбитую хату найдешь. Пусть вода станет красною в реках, Пусть сгорит наша юность в борьбе, Чтобы вновь прилетала лелека И свивала гнездо на трубе. Июль 1941 Каменец-Подольская обл.

УКРАИНЕ МОЕЙ

Украина, Украйна, Укр а ина, Дорогая моя! Ты разграблена, ты украдена, Не слыхать соловья. Я увидел тебя распятою На немецком штыке И прошел равниной покатою, Как слеза по щеке. В торбе путника столько горести, Нелегко пронести. Даже землю озябшей горстью я Забирал по пути. И леса твои, и поля твои — Все забрал бы с собой! Я бодрил себя смертной клятвою — Снова вырваться в бой. Ты лечила мне раны ласково, Укрывала, когда, Гусеничною сталью лязгая, Подступала беда. Все ж я вырвался, вышел с запада К нашим, к штабу полка, Весь пропитанный легким запахом Твоего молока. Жди теперь моего возвращения, Бей в затылок врага. Сила ярости, сила мщения, Как любовь, дорога. Наша армия скоро ринется В свой обратный маршрут. Вижу — конница входит в Винницу, В Киев танки идут. Мчатся лавою под Полтавою Громы наших атак. Наше дело святое, правое. Будет так. Будет так. 9 ноября 1941 Воронеж

РАДИОМИТИНГ УКРАИНЦЕВ В САРАТОВЕ

Миколе Бажану

Вслед за фронтовою сводкой Ночью, на волне короткой, — Лепет снежный, гул морозный, Голос нежный, голос грозный: Тихо-тихо, словно плача, Зашуршала передача. Голос друга, стих Тарасов Передал в ночи Саратов — Слушай сына, Украина, Одинокая руина. Мы придем в твои просторы, Мы изгоним волчьи своры! Но пока долга разлука... Кто поймет, какая мука Рядом с Волгою суровой Слушать плеск волны Днепровой. Друг мой, я ль тоски не знаю По оставленному краю — Ведь и мой московский тополь Перешел теперь в Чистополь. Меркнет дальний колокольчик. ...Митинг в студии окончен. Ты идешь до дому узкой Белой улицей Приютской. В крае тополя сквозного Нет названия такого. 1941

НОЧЛЕГ

На хуторе, за выжженным селеньем, Мы отдыхали перед наступленьем. Всю

ночь ворчали мы. Признаться честно, На земляном полу нам было тесно. Но шире не было в селе хатенок. По нашим головам ходил котенок. И каждый ощущал плечо иль руку, Тепло соседа — близкую разлуку. В сыром, холодном сумраке рассвета Вонзилась в небо желтая ракета. Был синий день, и красный снег, и грохот, И гаубица не уставала охать. И трое из соседей по ночлегу Раскинулись по взорванному снегу. А вечером мы вновь ввалились в хату. Телефонист прижался к аппарату. А мы легли на пол, сырой и черный, — Но стала хата прежняя просторней. Ночную вьюгу слушали в печали, По тесноте вчерашней мы скучали. 1942 Лозовая

МУЗЫКА

Д. Кабалевскому

В тесной хате с разбитой дверью, Где таится в углах суеверье, Слышу музыку. Что это значит? То ли скрипка далекая плачет, То ли сон, то ли жалоба ветра От противника в двух километрах? Ночью темною, ночью туманной Мне не спится от музыки странной. Ничего я в оконце не вижу, Только музыка ближе и ближе. Едут пушки, рубеж свой меняя, В двух шагах от переднего края. Скрип колес по завьюженным кручам Показался, как скрипка, певучим, Будто в сказке, рожки и фаготы Откликались на зов непогоды. ...Видно, музыки хочется очень, Если пушки поют среди ночи! 1942 Купянск

ТАНЦЫ ДО УТРА

Воет вьюга на Осколе, По реке скользят ветра. Говорят, сегодня в школе Будут танцы до утра. Хриплый голос радиолы, Снег, летящий на порог; Запах пудры невеселый, Топот валяных сапог. Танца вечная погоня Удивительно легка, И лежит в моей ладони Незнакомая рука. Вряд ли вы меня поймете В ваши восемнадцать лет. Я собьюсь на повороте И один уйду в буфет, Где, имея на примете Платье в розовых цветах, Вперевалку, как медведи, Ходят летчики в унтах. Наш отъезд назначен на семь. Чуть светлеют небеса. Чем же мы судьбу украсим За последних два часа? Только сядем по машинам Под брезентное крыло, Ты рукою помаши нам Сквозь морозное стекло. И запомни нас такими — В перекрещенных ремнях, Некрасивыми, родными, С автоматами в руках. И прости, что едем мимо, Что в больших глазах твоих Видим мы глаза любимых Дальних ласточек своих. Февраль 1942 г. Купянск

«БОРИС ПЕТРОВИЧ»

Над холодной равниною голой Воздух рвется, как полотно. Пролетает снаряд тяжелый, В хате вздрагивает окно. И комбат говорит спокойно, На стекле отцарапав лед: «По фашистам из дальнобойной Не Борис ли Петрович бьет?» И в ответ на слова комбата, Очень тих и совсем далек, В небе утреннем синеватом Паровозный поет гудок. Селянинович и Попович Звались русские богатыри. Богатырь наш «Борис Петрович» Грозно стал на краю зари. Дали это людское имя Бронепоезду. В трудный час Он орудиями своими Защитит и поддержит нас. Поезд строили в смену ночную Паровозники-старики. Обратились в броню стальную Пионерские медяки. И рубли хозяек домашних, Что сбирал городок вдали, Развернулись в стальные башни И с огнем на врага пошли. Вот он бьет изо всех орудий, И в лощинах меж зимних сел Узнают, улыбаясь, люди, Что «Борис Петрович» пришел. Пусть когда-нибудь в славную повесть Про геройский советский век, Громыхая, войдет бронепоезд, Называвшийся, как человек. 1942 г.Тим

ГОРОД ВДАЛИ

Мы бинокли к глазам поднесли И увидели город вдали. В синеве проплывали дома, Как огромные корабли. Горизонт был от зноя волнист, Слышен пуль беспорядочный свист, «Вижу Киев», — тихонько сказал, Вылезая из башни, танкист. Улыбнулся устало другой: «Ошибаешься, мой дорогой. Это старый печальный Смоленск Белым камнем блестит под горой». «Что за город? Дешевый вопрос! — Заворчал черноморский матрос. — Как Одессы своей не узнать, Если я там родился и рос». Мы на запад глядели — туда, Где сурово дымилась беда, И, готовясь к атаке ночной, Узнавали свои города. 1942