Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

РАССКАЗ КУРОРТНИКА

Я был отправлен на ремонт В районы горного заката, Где Первый Украинский фронт Войну заканчивал когда-то... Опять ты про свое, солдат! Все ищешь в заревах пожары? Ну, звался городок Карлсбад, Но он теперь не Бад, а Вары. Забудь, как был наш век жесток И как свистели пули-дуры. Здесь вместе Запад и Восток Проходят гидропроцедуры. Седых мужчин из двух миров Брандспойтом подвергают порке, По телу разгоняют кровь, Как демонстрацию в Нью-Йорке. В бассейне мы сидим вдвоем, Довольно древние Адамы, И через воду, сквозь излом Свои разглядываем шрамы. Поговорить баварец рад. Он объясняет мне: — Вот это Пятно оставил Шталинград, Ну а откуда ваша мета? — Налился темной болью шрам И проступает из-под кожи. Мы оба побывали там, Друг в друга целились, быть может. А нынче — брызги, плеск и смех, Расстеленные полотенца; В их белизну проворный чех Нас пеленает, как младенцев. Подходит сон Со всех сторон... Лом о та, Добрая дрем о та... И вдруг будильника трезвон — Как очередь из пулемета. Раненья красная печать Болеть как будто перестала, Но вряд ли я смогу начать, Как новорожденный, с начала.

РАССКАЗ СВЯЗИСТА

Не первого и не девятого мая Война закончилась для меня: Огонь круговой на себя принимая, Еще бедовал я четыре дня. Машина-летучка из роты связи Завязла, ущельями проходя. На каждом скате — по тонне грязи. Сидим под брезентом на дне дождя, Счастливые тем, что в нашу беседу Врывается лишь натуральный гром. Москва объявляет сейчас Победу. Мы живы! Мы выжили! Мы живем! Сидим без горючею и без хлеба. Но ты понимаешь — войне конец! Вдруг спереди, сзади, справа и слева Стучат автоматы, свистит свинец. Какой-то немецкий отряд на марше, Тикая на запад, уткнулся в нас. Я должен решенье принять, как старший, И может, на фронте — в последний раз. Имею ли после Победы право Испытывать смертью своих солдат? Сзади, спереди, слева, справа Свистит свинец, автоматы стучат. Штаб корпуса я по радио вызвал, Жалея себя и судьбу кляня. Прощай, Победа! Прости, Отчизна! Мы в окруженье — огонь на меня! Считаю секунды и представляю, Как ищут на карте седьмой квадрат, Как, снова гаубицы расчехляя, Меня начальники матерят. Враг наседает. Но вот разрывы. Ущелье накрыл огневой налет. Мы столько лет оставались живы, Ужель свой снаряд нас теперь убьет? Не дал в ущелье врагу прохода Огонь, направленный на меня. Война тянулась четыре года, Но памятней всех — те четыре дня.

ТРОЕ ИЗ ЛЕГЕНДЫ

У новейшей истории спросим Факты из предпоследней главы: Как священным число 28 Стало в дни обороны Москвы? В русских сказках присутствуют числа — Тридцать три, например, или семь. Не

ищи в них особого смысла, Может, числа случайны совсем, Но уж если в сознанье народном Утвердились легендой они, То решение бесповоротно — Будет так навсегда, искони. Гитлер танки тяжелые бросил. Сколько шло их в ноябрьский тот день! А навстречу — всего 28, И не танков, а просто людей. Вихрь враждебный — метельные крылья. Подмосковье. Последний рубеж. Казахстанцы-гвардейцы закрыли В обороне опасную брешь. Чем закрыли? А разве не ясно? Телом трепетным, кровью живой. Оставалось до площади Красной Пятьдесят километров всего. Политрук, смерть саму пересилив, Поднимаясь с гранатой опять, Прохрипел, что за нами Россия, Только некуда нам отступать. Эта клятва над фронтом звучала, Предвещая спасенье Москвы И советской победы начало, Даже если гвардейцы мертвы. 28 погибших героев — Кто не знает легенды о них? Но недавно открылось, что трое В том сраженье остались в живых. Их, обугленных, взяли оттуда И три года спасали потом. Это вписано было как чудо В хирургической практики том. Утверждаю, что их воскрешенье, Не нарушив легенды ничуть, Возвеличило, как подтвержденье, 28 — и подвига суть. А панфиловцы, те, что живые, Трое, с лицами в сетке морщин, Проживают на периферии, Появляются в дни годовщин: Перед юностью новой несметной — Стать гвардейская, сдержанный жест Как орлы на курганах бессмертья, На дощатых трибунах торжеств. 1969

БАЛЛАДА О ПАМЯТНИКЕ

Германия в сорок пятом Запомнилась навсегда. Врывалась огнем расплата В старинные города. Мы брали их, мы входили, Штурмуя за домом дом. Что мы их освободили, Понятно им стало потом. Победа. Покой внезапный. И — летом — приказ на марш: Еще переход на запад Проделает корпус наш. Осела, остыла ярость, Колонной идут полки. Вот горы — на ярус ярус, Медные рудники. Не знал я, что есть на свете На склонах саксонских гор Эйслебен — дитя столетий, И чем он велик и горд. Возник городок в пространстве. Домишки — стена к стене. Над кирхою лютеранской Голуби в голубизне. Прошли мы такие дали Сквозь грохот, а то — сквозь тишь, Что, кажется, все видали, Ничем нас не удивишь. Эйслебен, пускай Эйслебен, Город очередной... И вдруг На площади — Ленин! Товарищи, что со мной?! Понять это чудо силясь, Не верю глазам своим, Как будто в горах сместились Эпох и веков слои. Как будто в походе этом, Шар обогнув земной, С другой стороны планеты Вступаю я в край родной. Нас обнимают крепко, Сбежавшись со всех сторон, Костлявые немцы в кепках, В фуражках с витым шнуром. А мы молчим в изумленье, И слезы кипят у глаз: Какою дорогой Ленин Пришел сюда раньше нас? Пора открываться тайнам. Был горестный день такой: Памятник сбили танком На площади городской; Безумцы в квадратных касках Забыли, как близок суд, Какую они закваску Для ненависти несут. Не просто запасы бронзы В Германию повезли, А символ живой и грозной, Не сдавшейся в плен земли. Так прибыл товарищ Ленин В дни горестей и потерь В тот самый город Эйслебен, Куда мы пришли теперь. Работали на разгрузке, Где каждая гайка в счет, Несколько пленных русских И немец — костлявый черт. Взойдя на платформу первым — Проверить прибывший лом, Он вдруг огляделся нервно, Платком отирая лоб. Потом подозвал советских Мальчишек с нашивкой ОСТ. «Работать!» — прикрикнул резко. Смотри — он не так-то прост! Медлительно и спокойно Скульптуру несли на склад, Ничем не смутив конвойных, Выдерживая их взгляд. В подполье уходит Ленин, Как будто опять — Разлив! Спасли его от глумленья, В пакгаузе тайник отрыв, Проволокою ржавой Переплели подход. Что виселица угрожала Любому из них — не в счет. Была тогда, в сорок третьем, Победа так далека... Но в сорок пятом встретил Ленин свои войска. Я помню то утро счастья И как венок возлагал Старый немецкий мастер На временный пьедестал. Теперь уже все известно — Кто эту скульптуру скрыл, А также город и место, Где памятник раньше был. На том постаменте Тельман Сегодня стоит у нас. ...Но это уже отдельный, Мой следующий рассказ. 1969

РАССКАЗ СОЛДАТА

Напрасно вы назвали меня простым солдатом. Солдат войны великой — какой же я простой? Портрет вам мой известен по стареньким плакатам, Хоть я не отличался особой красотой. Победа не приходит по щучьему веленью. Я начал на границе, очнулся под Москвой. Почти четыре года на главном направлепье Провел я в лазаретах и на передовой. Мне маршальскую должность в запасе узаконьте, С годами все огромней всемирность наших дел. В окопе самом крайнем на всем германском фронте У Северного моря я, съежившись, сидел. С бутылкою сначала бросался я на танки, А после им с «катюши» отходную играл. И под Новороссийском, на самом левом фланге, На пляже черноморском зимой я загорал. В атаки шел при встречном и при попутном ветре, Как вышел и как выжил — сам черт не разберет, На левом и на правом на флангах был и в центре, И лично мне Верховный приказывал — вперед! Зачем вы говорите как о простом солдате О пане, гражданине, товарище... О том, Кто во дворцах и замках и в каждом магистрате Был первым комендантом, на сутки королем. Но возраст пенсионный... Остался я за штатом С садово-огородным участком родовым. А все-таки считайте меня простым солдатом, Согласен вечно зваться гвардейцем рядовым.

БАЛЛАДА ОБ АРТИСТКЕ ТРАМа

Должно быть, неизвестно вам, Сегодняшним ребятам, Что означает слово ТРАМ, Рожденное в тридцатом. Следы эпох слова таят, И это слово тоже. ТРАМ — это значило Театр Рабочей молодежи. А в ТРАМе — слушайте, друзья, Историю с начала — Одна знакомая моя Всегда старух играла. И режиссер, кудлат и лих, Подтрунивал над нею: «Еще сыграешь молодых, Старух играть труднее». Артистка соглашалась с ним Безропотно и грустно, Сама накладывала грим И горбилась искусно. В ее года, в ее лета Играть старух обидно. Но вот опять идет спектакль, И зрителям не видно, Что смотрит мне в глаза она, На сцене умирая. ...А завтра к нам пришла война, Вторая мировая. Я срочно уезжал тогда Под гул артиллерийский И лишь потом, через года, Узнал судьбу артистки. Она отправилась в войска С концертною бригадой, Когда уже была Москва В «ежах» и баррикадах. Не разобрать — где фронт, где тыл, Огонь вокруг неистов, И прямо к немцам угодил Грузовичок артистов. Что будет с русской красотой, Решительной и нежной? Судьба, не торопись, постой, Приободри надеждой! И реквизит и грим при ней Остались в суматохе... Ноябрьский сумрак все темней, И вот в людском потоке Старуха дряхлая бредет, Ягой-каргою горбясь. Лицо в бороздках, черный рот — Мой ненаглядный образ. Сентиментального врага Задело это чудо. «На что нам старая карга? А ну, катись отсюда!» И так вот, с гримом на лице, В своей коронной роли, Она пришла в районный центр, А он уже в неволе. Стоит растерянный народ На площади у церкви, А мимо бабушка идет В ботинках не по мерке. Глаза из-под седых бровей Скрестились с горем лютым, И очень захотелось ей Дать силу этим людям. Там, в центре мертвого села, Она о вере в завтра Стихотворение прочла Из «Комсомольской правды». Навстречу — гордость, и испуг, И вздох, как гром обвала, И чей-то звонкий выкрик вдруг: «Товарищи, облава!» Ее жандармам выдал гад, Известный в том районе. (Он стал сегодня, говорят, Профессором в Бостоне.) Суд скорый... Да какой там суд! Со зла да с перетруху Уже к березе волокут Безумную старуху. На шее — острая петля. Рванулась из под ног земля... Теперь глаза мои сухи, Я плакал лишь в театре. Прости меня за те стихи Из «Комсомольской правды». За то, что я но мог спасти... За то, что я живу, прости... Пришла на следующий день, Не помня об угрозе, Толпа потерянных людей К истерзанной березе. Зачем смотреть на мертвецов? Но люди смотрят в муке — И видят юное лицо И розовые руки. Кто объяснить сумел бы им, Что верх взяла природа, Что начисто отмыла грим Ночная непогода?.. (И это чудо красоты, Бессмертия начало, Потом понтонные мосты В тылу врага взрывало.) ...Воспоминаний голос тих. И слышу в тишине я: «Еще сыграешь молодых, Старух играть труднее». 1968

У ДЕРЕВНИ БОГАТЫРЬ

Поэма

Последний день июньской синевы... В опасном направлении Смоленска Колонна выползает из Москвы, Вытягивается у перелеска. Не утаишь, ее состав таков: Полуторок — не меньше полусотни И семь особенных грузовиков — Над кузовом брезент углом высоким. Что скрыто под неправильным углом, Под этой геометрией условной? Похоже на зеленокрыший дом, На холм, На стог, наметанный неровно. Но мирные сравненья ни к чему. Какой сегодня день войны? Девятый. Враг подступает к дому твоему, Потерян Минск, И Львов и Гродно взяты. Столица собирает силы все. Прощально поклонясь ее порогу. Спешат войска на Минское шоссе, На старую Смоленскую дорогу. Но что это за воинская часть, Длиннющий строй грузовиков трехосных? Позвольте мне пока не отвечать На штатские и детские вопросы. В кабине первого грузовика, Замучен суетой поспешных сборов, Надвинул каску, сгорбился слегка Артиллерист Иван Андреич Флеров. Мы были призваны в году одном, Тогдашние — из молодых, да ранних. Возможно даже, был я с ним знаком — Теперь ведь все с героями на равных. Романы, телевиденье, кино Приблизили их подвиги и лица, И все происходило так давно, Что каждый превратился в очевидца! Неправдой не унижу я свой стих, О личных встречах здесь не будет речи, Но я знавал товарищей таких, Как этот капитан, Иван Андреич. Я видел их на черном финском льду, У переправ Тайпалеен-Иоки, Наверное, в сороковом году, А может быть, и раньше — на Востоке. Такие выше жизни ставят честь. Желаю здравья. Прибыл. Все в порядке. Так точно. Слушаюсь. Понятно. Есть! Ладонь к виску — ив пламя без оглядки. Не смею набиваться к ним в друзья, Примазываться к их посмертной славе, Но, может быть, как современник я По следу их пройти сегодня вправе. Товарищ Флеров в первый день войны Стал командиром батареи этой. Какой? Здесь уточнения нужны, Раскрытье устарелого секрета. Начнем с того, что на моей земле Из чащ дремучих силилась пробиться Мечта о межпланетном корабле... Сначала — чудо-сказкой о Жар-птице; А в прошлом веке па стене тюрьмы Оставил смертник чертежи ракеты, Чтоб в наше утро Из калужской тьмы Открылся вид на ближние планеты. Модели фантазеров молодых, Фантастов из кружков Авиахима, Шипели наподобие шутих, К вселенной устремлялись в шлейфах дыма. Еще дорога слишком далека До лунных гор и солнечной короны. Пусть звездные мечтания пока Потрудятся на нужды обороны: Ракеты раскаленное перо Запрятано в конструкторском бюро. Пора тревог — Июнь 41. Не видно звезд, поскольку небо в тучах, И вот готово первых семь машин, Ракеты на своем хребте несущих. Рапортовал правительству нарком, Мы завтра к испытаньям приступаем. А на рассвете Враг поджег наш дом, И зарево взошло над мирным краем. «Вставай, страна огромная!» — поют По радио военные ансамбли. Выходит богатырь на ратный труд, Сверкают древние штыки и сабли. Но есть у нас оружье посильней — Такого мир не видывал доселе. В сумятице и горе первых дней Его проверить можно только в деле: Для испытанья передать в войска Семь установок экспериментальных. Предупреждают Ставка и Москва О самом строгом соблюденье тайны. Марш — по ночам. Маскироваться днем. На фронте испытания начнем. Имею ли я право Как поэт, И жизнь и песню посвятивший миру, На прославленье боевых ракет Настраивать, как говорится, лиру? Жар-птицу славить ей И звездолет! Мы рождены, чтоб сделать былью сказку! Но я шагаю в сорок первый год, На лоб надвинув память, словно каску. На фронт! К исходу первых трех недель — Отечество времен не знало горше — В кругах бинокля наплывает цель — Железная дорога. Узел Орши. Он виден Флерову из-за леска, Сквозь частокол зенитной обороны: Беспечно разгружаются войска, К платформам подползают эшелоны. Скатать брезент! Расчеты — по местам! Подносчикам ракет укрыться в щели! Включайте ток, товарищ капитан, На первый раз кучней не сыщешь цели! Кружок на карте — Орша — как нарыв. Темнеет Днепр, как вздувшаяся вена. Однако Флеров был нетороплив, Он понимал ответственность мгновенья. Почувствовали, может быть, тогда Бойцы, и политрук, и инженеры, Что не посмела, не смогла беда Остановить приход межзвездной эры. Им виделось, несчастью вопреки, Что узкие зеленые снаряды — Пробившиеся сквозь войну Ростки Неведомой Космической рассады. Торжественная, как Колонный зал, Опушка, в каплях ландышей, притихла, Когда он прошептал команду — Залп! И зашипела адская шутиха, И затряслась, и ахнула земля От

первого ракетного удара. Сто двадцать стрел, Вселенную сверля, Помчались за изгиб земного шара. Июльский свет в мгновение зачах, В пятнадцать двадцать День, как в пропасть, канул. На месте станции возник очаг, Подобный пробужденному вулкану. Проклятие фашизму! Гибель — злу! Пусть корчатся они в кипящей лаве. По железнодорожному узлу Возмездие металось, рельсы плавя. Еще над Оршею клубился взрыв И глухо эхо ухало над бором, Когда, свои машины зачехлив, Позицию сменил спокойно Флеров. Аж до Берлина докатилась весть, Смятение и панику посеяв: У русских адское оружье есть, От огненных фугасов нет спасенья! А до Москвы — так близко... Горячась, Фашистское начальство приказало Преследовать ту дьявольскую часть И захватить во что бы то ни стало. Но, ловко маскируясь по лесам, Удары наносила батарея. Взрывались залпы, И огонь плясал, И ангел смерти над врагами реял. И вновь смыкал вершины русский лес. Отряд ни часу не стоял на месте. Звалось БМ-13 и эрэс Оружие неотвратимой мести. Но где-то на смоленском рубеже, Военный шифр бесхитростно нарушив, Народ оружье окрестил уже Из песни взятым именем «катюша». И не гадал, не думал капитан, Командовавший силой этой новой, Что будет именем его — «Иван» Крещен снаряд трехсотмиллиметровый. Беру я на себя немалый риск: Вдруг выйдет мой рассказ недостоверным, Каким был капитан-артиллерист, Ракетчиком советским ставший первым? Как увеличить мне его портрет, Нашедшийся в архиве, в личном деле? Без вести пропадал он двадцать лет, Немудрено, что краски потускнели. Теперь, когда известно — он герой, Когда пришла к нему седая слава, Простая вещь — пририсовать второй Посмертный орден над карманом справа, Но нелегко улыбку оживить, То ль приподнять, то ли насупить брови, Цвет глаз придумать и установить, Какая в медальоне группа крови. Мне кажется, я знаю, он каков. Я убежден, что на него похожи Гвардейцы огнедышащих полков, Ракетчиками названные позже. Когда с орбиты поступает весть И на экранах проступают лица, Пожалуй, что-то флеровское есть В мерцающей улыбке тех счастливцев. А перед будущим они равны, Хотя не «залп», а «старт» теперь команда, И далеко до Марса и Луны, И тяжесть пуска первого громадна. ...Осенний серый медленный рассвет. Лес обезлиствел, как венец терновый. Мне и сегодня, Через столько лет, Так горестно вам открывать секрет Конструкции ракетных установок: На крайний случай, Если окружат, Как приговор, мучительно и просто. В машину вложен толовый заряд — Взрывное предусмотрено устройство. На пульте управленья есть рычаг, Притронешься к нему — машины в клочья. Бойцы об этом знают, но молчат. Вновь залпы днем, передвиженье ночью... «Убей его!» —суровы, как приказ, Стихи в газете Западного фронта. Но враг под Вязьмой окружает нас, В стальные клещи зажимает плотно. Уже со штабом потерялась связь, Косым дождем ее как будто смыло. Колеса жадно всасывают грязь, Моторы на буграх ревут уныло. Что делать, капитан? Ищите цель. Мы в окруженье. Не робей, мужайся! Я думаю, еще осталась щель, Проскочим юго-западней Можайска. Ведя колонну в глушь лесных дорог, Следя устало за щитком приборов, Все чаще на смертельный рычажок Опасливо поглядывает Флеров. Взорвать эрэс смогу ли? Да, смогу! «Катюша.» не достанется врагу. Но клятвы — это лишнее сейчас. Последние готовить залпы надо, Чтоб израсходовать боезапас До самого последнего снаряда. Опушка леса. Выгоны. Пустырь. Туман рождает видимость покоя. На карте здесь — деревня Богатырь. Вот у нее название какое! Боготворю селений имена — Из бревен рубленный народный эпос. Подступит враг — и вмиг превращена Изба простая в боевую крепость. Но Флерову не до высоких слов, Он сам, как крепость, ко всему готов И простодушно думает о том, Как посушить портянки после ливня, Разведчиков направить в крайний дом, Чтоб выяснить, где наши, где противник. И вдруг из чащи Острый блеск и треск. В трясучке пулеметной заовражье. Цветной огонь выплескивает лес: Вокруг Богатыря — засада вражья. Никак не развернуть машин в грязи, Путь на восток отрезан и на запад. Противник метрах в ста. В такой близи Нельзя его накрыть ракетным залпом. И все ж команда — Залп! Куда ушли Ракеты все — до самой до последней? В грядущее... За поворот Земли, Быть может, первой трассой кругосветной, Путем, которым через двадцать лет Крутнет майор Гагарин по Вселенной, Запомнив с детства мокрый луг и лес, Горящие смоленские селенья. Ведь он из этих богатырских мест. Сейчас, поди, и в Гжатске враг лютует. Взметнулось пламя на сто верст окрест: Последним залпом Флеров салютует. Вы, молодые, спросите меня: Ведь нас одолевала вражья сила, Ужели зарево того огня Так далеко и ярко видно было? Да, это был торжественный салют В честь той нескорой, Той святой Победы, Когда все трассы, все огни сплетут В единый луч В Берлине ваши деды. Контуженный и раненный в лицо, Иван Андреич Флеров торопливо, Как при прыжке парашютист кольцо, На ощупь ищет рычажок для взрыва. Цепь включена в машине головной, Когда враги уже горланят рядом. Удар! Все установки до одной Взрываются, как адские снаряды. Смешались сталь, резина, кровь и грязь, Но Флерова последние ракеты Выходят на орбиту, золотясь, Как огненные спутники Победы. Там, у деревни Богатырь, в ночи Погибли чуваши, и горьковчане, И первого призыва москвичи, Но под Бородино, На поле брани Фашистов, рвавшихся к Москве, встречал Еще дружнее залп ракет хвостатых. Российская землица горяча, Она умеет рубануть сплеча, И не впервой громить ей супостата! А капитан и списочный состав Той экспериментальной батареи, Легендою и памятником став, В огне московской битвы не сгорели. Светлеют на граните имена, Их дождь не смоет, время не состарит, Ракета — В космос, В мир устремлена, Кремлевской башней высится на старте. Первоисточник этой красоты, Начало штурма внеземных просторов — Окраина деревни Богатырь, Где, смерть поправ, Ушел в бессмертье Флеров. 1981

ВЕСТЬ

Поэма

Есть больные безответные вопросы, Со времен войны стоят они За пределами стихов и прозы, Но не устарели в наши дни. А ведь надо и пора Поставить точку Под бедой, Напоминающей собой Пулеметную оборванную строчку, Тишину, когда проигран бой. Поле битвы плуг истории пропашет, Не найдешь и ржавого осколка... Ну а если речь О без вести пропавших? Знаете, их было сколько? Фосфорной струею их из дотов выжгли В Бресте, Коломые, Перемышле, Танками под Ригой растоптали... Без свидетелей они на дно пошли В тот треклятый день, Когда, оставившие Таллин, Прорывались и тонули корабли. В рукопашную они бросались честно На границе И на подступах к Москве. Разве может человек исчезнуть, Затеряться, как патрон в траве? Даже птицы в мире на учете: Сколько при отлете И прилете. Разве на планете нашей тесно, Чтобы вновь и вновь Производить отстрел? В «Красной книге» человечеству не место, Потому и скорбь все горше и острей. Нету сына, Нету мужа, Нету брата, Нету деда и отца... На всех одна Есть могила Неизвестного солдата, Пламя Вечное, Кремлевская стена. Но и перед этим обелиском Смерть с бессмертием ведут неравный спор: Утешенье, как найти родным и близким Тех, Кто числится пропавшим до сих пор? Женщина молилась, умирая: Он войдет, Поймет, как я ждала,— Мать ему ведь я, А не земля сырая, Как он там, без моего тепла? Ставшие старухами невесты В чемодане берегут фату: Не погиб он, Лишь пропал без вести... Смерть, не трогай эту чистоту. Тонкогубы и простоволосы, Жены их давно в семье второй, А ведь продолжают слать запросы — Вдруг еще найдется мой герой. Жжет незаживающая рана, А в сибирских избах Столько лет Обнести не смеют черной рамой Переснятый с карточки портрет. ...Мой рабочий стол — как поле битвы: Пачки писем — надолбы и рвы. Ничего, вы говорите, не забыто? Это верно, это точно, вы правы. Но тогда прошу спасти меня от муки, По лицу вопросы бьют, как плеть. Вопрошали сыновья, Теперь все чаще — внуки: Ты из сорок первого? Ответь, Объясни, куда девались наши деды. Пенсию платил военкомат, Но не в пенсии теперь уж дело, В том, что непонятно — где солдат. День Победы — праздник всенародный Даже и для сирот, и для вдов. Приговор судьбы бесповоротный Ясен, как бы ни был он суров: Ваш герой погиб в сраженье за Отчизну. Почесть воздана, И время править тризну. Но исчезнувших без вести семьи Исповедуют иной устав: Нету ни на скорбь, Ни на веселье До сих пор у них всеобщих прав. Вечным ожиданием томимы, Связаны тревогою всегда, В даль времен глядят они... А мимо, Как призывники, спешат года. К полусиротам И полувдовам Я в кварталы новые пойду, Чтобы сбивчивым неловким слово Подтвердить и объяснить беду. Вдруг сорвусь И объявлю им прямо: Невозможна встреча впереди. Ты забудь, жена, Простите, мама, Сын, не жди отца, И деда, внук, не жди. Не вернуться им! Мечтой себя не тешьте... Говорю, а сам согбен тоской. Не осталось никакой надежды, Заявляю честно — Никакой. Тридцать лет тому назад, И двадцать Я б такого утверждать не смел, Мог предполагать и сомневаться, Так ли беспощаден их удел. Мог еще наивно верить в чудо Пограничной схватки штыковой — Вдруг товарищ вырвался оттуда С забинтованною головой; Может быть, в Триесте аль Перудже В списках итальянских партизан. Подтверждая братство по оружью, Русский обнаружится Иван. Так я рассуждал, Опять и снова Пред собою письма разложив, Утешался формулой суровой: Нету в списках мертвых, значит, жив. ...Суматошный мой день начинается рано. Дел — навалом, звонки и народу полно. Но когда салютует волшебным экраном Через улицу, в доме напротив, окно, Входит в комнату память. Встают побратимы В длиннополых шинелях Еще без погон. Сквозь кинжальный огонь В рукопашную шли мы И еще знать не знали про Вечный огонь. Память словно экран. Проступает все четче Обрамленное шлемом, как нимбом, лицо. Украинский испанец, отчаянный летчик, Прилетавший для связи к зажатым в кольцо. Под огнем оторвался от пашни не сразу В рваных клочьях обшивки хромой самолет. Скрылся в тучах, Да вот не вернулся на базу, А механик сидит возле неба и ждет. Недотрога студенточка, кажется Светка, В штаб отряда сдала комсомольский билет, Как ушла В сорок первом, в июле, в разведку, Век уже на исходе, Девчонки все нет. А недавно скончался конструктор ведущий, Партизан, ей тогда заменявший отца, И, представьте, нашли у него под подушкой Тот билет довоенного образца. Люди спросят: А был ведь обозник ледащий, В лагерях свою совесть сменявший на хлеб. Только он не пропавший, Он просто пропащий, И вопрос о его воскрешенье нелеп. Возвратился бы — может, его бы простили, Но страшился предстать перед очи отца. Ходит слух, Что он заживо сгнил в Аргентине... В страшной сказке Не сыщешь печальней конца. Ладно, хватит о нем... Счастлив я своей долей, Тем, что видел Бесстрашных и гордых людей, С ними я перешел жизни минное поле, Верил в завтрашний день, Встретил завтрашний день. Но сегодня, ребята, прощаюсь я с вами. Хоть не в силах свои регулировать сны, Наяву утверждаю — пришло расставанье, Вы уже никогда не вернетесь с войны. Не исчезли без вести, А честно погибли. Эту формулу надо принять как закон. В колыбели планеты, Как в братской могиле, Спите вы, не дождавшись своих похорон. Из военных времен в наши дни и событья К вам тяну, как связист, телефонную нить. Мы тогда назывались войсками прикрытья, Нынче надо планету собою прикрыть. Перевернута грозной эпохи страница. Салютующих пушек развеялся дым... Всем, кто верил и ждал, Мы должны поклониться Долгим русским, советским Поклоном земным. Спрятать поздние слезы, Быть может, удастся. Безутешного горя хватив через край, Обратимся, друзья, к своему Государству: Ты пропавшими Больше сынов не считай! Пусть их вдовы и сестры, Их дети и внуки , Станут с семьями тех, кто погиб, наравне, Им вручи извещенье о вечной разлуке, Объяви, что погибли они на войне. Для бессмертья нет рангов И нет категорий — Кто исчез без следа, Кто — по справкам — убит. Все на фронте сгоревшие — Гордость и горе, Обо всех и о каждом Отчизна скорбит. Так тревожно кончается это столетье, Перенесшее две мировые войны. Против нас замышляют сегодня и третью, Их ракеты крылатые наведены. Расщеплен злою волей отчаянных бестий Дикий атом... В реакторах адских бурля, Угрожает он сделать пропавшей без вести Во Вселенной теперь всю планету Земля. Перед новой опасностью все мы едины. Нашей доброй планете пропасть не дадим. Для истории равенство необходимо: Мертвым вечная слава, И слава живым. Не пропали без вести и вы, наши предки, Вы являетесь нам, не состарясь ничуть,— Комсомолочка, что не пришла из разведки, И пилот, что не смог до своих дотянуть. Имена ваши Мы нанесем на гранитные плиты, На бетон и на мрамор И вплавим в металл. Повторим нашу клятву: Никто не забыт, и ничто не забыто, И добавим: Без вести никто не пропал! 1983

РАССКАЗ ИСТОРИКА

Четыре года в полковой разведке Относятся к разряду старины. Давно историком в десятилетке Работаю на севере страны. Наш город юный, весь народ — приезжий, И я сюда направлен облоно. Искусственного моря ветер свежий Распахивает школьное окно. Урок истории в десятом классе По новому учебнику веду. Конечно, есть материал в запасе — И радость знал я, и хлебал беду. Но отступать не стану от программы, Нет смысла в отступлении таком. Лежат в комоде ордена, а шрамы Никто не разглядит под пиджаком. И вдруг ученики и ученицы Шептаться стали на своих местах, Раскрыв учебники на той странице, Где нарисован наш объект — рейхстаг. К вниманью призываю в строгом тоне, Но расшумелись все ученики, И сравнивают подпись на колонне С той, что всегда им ставлю в дневники. Пришлось признаться, что одна и та же Фамилия и подпись тут и там. «А вы молчали!» ...Разве все расскажешь При современной сжатости программ. 1972-1974

ПЕСНИ МНОГИХ ЛЕТ

НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Идут составы дальние, Звенят слова прощальные, Пусть много есть широких И солнечных дорог, Но лучшая дорога — В края, где дела много,— На близкий и любимый На Дальний Восток. В минуту расставания Скажи мне: «До свидания». Уже шумит над нами Дорожный ветерок. Идем на стражу мира, К бойцам и командирам На близкий и любимый На Дальний Восток. К борьбе, к работе, к бою Зовем друзей с собою. Открыты семафоры, В простор летит гудок. В жару, в дожди и вьюги Всегда пойдут подруги На близкий и любимый На Дальний Восток. Веселыми бригадами, Девичьими отрядами Мы едем в край суровый Работы и тревог. И, если надо, жизни Мы отдадим отчизне За близкий и любимый За Дальний Восток. 1938