Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества
Шрифт:
Вынужденное оперативно-идеологическое безделье товарищ Коба компенсировал интенсивными занятиями в сексуальной сфере. Вообще правильно говорят, что если человек велик, то он велик во всем, и товарищ Коба поистине был гигантом революционного секса: после неудачи с Наташей Киртава, которая отказала ему два раза, его молодая жизнь стала чередой половых успехов, и Вологодский край стал одной из его важнейших сексуальных житниц. Если при своем первом посещении этой благодатной местности он получил в качестве подарка от судьбы херсонскую дворянку Стефанию, то во свое второе пришествие он, поселившись в доме сольвычегодки М.П. Кузаковой, вскоре привел туда ссыльную Серафиму Васильевну Хорошенину, которая до прибытия нашего горного орла так характеризовала ссыльный быт в сохранившихся своих записках: «Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине. Я тоже иногда выпиваю».
С появлением
Товарищ Коба, оставшись один в супружеской постели, горевал недолго, поскольку рядом была хозяйка дома мадам Кузакова – тоже ведь все-таки женщина! – и он сразу же уложил ее на освободившееся место.
Слухи об очередной новой семье товарища Кобы сразу же распространились в большевистской кодле, и его коллега по отсидкам крестьянский сын и старый большевик Александр Петрович Смирнов (его товарищ Коба, став товарищем Сталиным, убъет в 1938 году) писал товарищу Кобе в дружеском письме: «О тебе слышал, что еще раз поженился».
У товарища Кобы была еще одна революционная особенность: куда бы он ни попадал, он там начинал размножаться, но не в партийно-идеологическом, а в чисто биологическом смысле. Так случится, как об этом говорилось в начале главы, в Туруханской ссылке, где товарищ Коба обрюхатил 14-летнюю сибирскую девку, но там вождь довольно долго вел семейную жизнь. С мадам Кузаковой было иначе: однажды, придя домой, она обнаружила, что супруг исчез. Данные о том, взял ли он из гостеприимного дома золотое ситечко, подобно Остапу Ибрагимовичу, отсутствуют, но кое-что, кроме обнаруженной на столе квартирной платы, от себя лично он хозяйке все же оставил на память, потому что после его отъезда у мадам Кузаковой в положенное время родился ребенок. Сколько существовало таких детей в Российской империи – точно не известно, и сообщество «детей товарища Сталина» по аналогии с комитетом «детей лейтенанта Шмидта» в молодой Советской России не сформировалось. Впрочем, быть непризнанным сыном товарища Сталина в стране победившего социализма было несравненно опаснее, чем неизвестным сыном известного героя-девственника и романтика Шмидта.
Мать-Революция звала, и дальнейший путь рыцаря этой Прекрасной Дамы – товарища Кобы – лежал из Сольвычегодска в Петербург, хотя Вологодское Губернское жандармское управление настоятельно, с соответствующими угрозами рекомендовало ему на дальнейшее поселиться в Вологде под надзором полиции. Но товарищ Коба никаких угроз этих своих извечных врагов не боялся. Правда, в целях большевистской конспирации он тогда притворился законопослушным гражданином и сделал вид, что капитально обосновывается в Вологде, куда прибыл 9 июня 1911 г. Он нашел жилье, обновил партийные связи, продолжил переписку с редакциями партийных изданий, в общем, вел себя, как положено провинциальному большевику, знающему пределы своих возможностей.
При всей своей занятости планированием своего большевистского будущего, товарищ Коба во время своего, на сей раз краткосрочного, пребывания в Вологде не забывал о совместных развлечениях, в которых компанию ему составила невеста его боевого товарища Петра Чижикова – ученица седьмого класса Тотемской гимназии, происходившая из местных крестьян 17-летняя Пелагея Георгиевна Онуфриева, появившаяся в Володе 23 августа 1911 г. Их совместные развлечения происходили в основном в дневное время, пока жених Чижиков находился на работе, но это трио просуществовало недолго, так как 6 сентября товарищ Коба отбыл в Петербург. На прощание Пелагея надела на бульдога свой нательный крестик, а тот, вместо испрошенной его подругой фотографии, подарил ей книгу будущего председателя Комитета по делам искусств в большевистском пролетарском раю – Петра Семеныча Когана под названием «Очерки западно-европейской литературы» (том 1, Москва, 1909) с дарственной надписью: «Умной, скверной Поле от чудака Иосифа». Пусть, мол, слегка подучится. Отметим, что ни Чижиковой, ни Джугашвили умная скверная Поля не стала, удовлетворившись более скромной простой фамилией Фомина.
Во время этого кратковременного пребывания товарища Кобы в Вологде до императорских спецслужб от их многочисленной ватаги агентов и осведомителей в российском большевистском движении поступила информация о том, что наш вождь получил подпольный титул «разъездного агента ЦК РСДРП», т.е. своего рода коммивояжера
Местная полицейско-жандармская шушера кинулась «спольнять», и в центр полетели основанные на донесениях филеров депеши со сведениями о том, как товарищ Коба болтался по перрону станции Вологда, как втащил чемодан и какой-то узел в вагон третьего класса поезда № 3, следующего в Питер, как вышел пройтиться на станции Чёбсара, где поимел контакт с неизвестным человеком, и как и когда прибыл в столицу Империи. В общем, филеры всемерно окружили вождя своими заботами.
Мне лично один раз пришлось видеть поезд, везущий товарища Сталина, – через пятьдесят лет после описываемых событий, осенью 1951 года. Дело было так: мне, тогда первокурснику, по пути в институт было необходимо перейти железнодорожный мост у Южного вокзала в Харькове. Однако и меня, и прочее население на мост не пустили, а минут через пятнадцать под мостом промчался поезд, напоминавший поезд-призрак, потому что в нем не было никаких признаков жизни. Потом, еще через минут пять, промчался другой такой же поезд, вероятно, чтобы сбить с толку агентов мирового империализма, а может, и по случайному совпадению.
– Кого везут? – задал я традиционный в таких случаях вопрос одному из топтунов, сдерживающих народный поток, и услышал не менее традиционный ответ:
– Кого надо, того и везут, – важно сказал страж.
Зачем приезжал 7 сентября 1911 г. партийный коммивояжер товарищ Коба в Питер – осталось неизвестным. Его секретные сопровождающие зафиксировали, что он сразу же отправился в гостиницу «Россия», где и остановился на постой. На другое утро зашел в гости к Аллилуевым, навестил пару грузин, живших в Питере, а потом подошел к дому 134 на Невском проспекте и зашел в подъезд, где жили Сура Янкель-Фроймовна Готесман двадцати семи лет, дочь каменец-подольского купца, Абель Шевелевич Левенсон, тридцати пяти лет, хозяин квартиры, мещанин Могилевской губернии, Мойсей Шевелевич Левенсон, двадцати одного года, ученик Петербургской консерватории, Элька Шевелевна Левенсон, тридцати лет, повивальная бабка из Сестрорецка и Лейзер Абрамович Берсон, тридцати пяти лет, аптекарский помощник из Смоленска. Среди обитателей этого иудейского анклава на главном проспекте Российской империи пламенных революционеров не было, и что делал там два часа товарищ Коба – остается загадкой. Вряд ли это место встречи в целях конспирации избрал сам полковник Еремин, отлучившись для этого из своего Особого отдела Департамента полиции, но чем черт не шутит!
Где-то там в охранительных верхах явно шла какая-то полемика вокруг Джугашвили, отразившаяся в обмене депешами типа:
«Телеграфируйте случае выезда Джугашвили, кроме Вологды, есть ли препятствия к аресту».
«Прошу не подвергать аресту, выезде сопровождать наблюдением».
И т.п.
Вся эта кутерьма закончилась тем, что товарища Кобу 9 сентября без десяти восемь утра все же так арестовали. Арест происходил в гостинице «Россия», и при этом у арестованного среди прочих мелочей обнаружились географическая карта и самодельный немецко-русский разговорник: абрек явно готовился к выходу на международную арену, но пока что оказался в Петербургском доме предварительного заключения. Обнаружился у него и паспорт на имя крестьянина Орловской губернии Петра Чижикова, который он прихватил у «друга». Вообще говоря, у товарища Кобы наблюдалось в те годы патологическое пристрастие к чужим документам, даже когда они ему были совершенно не нужны.
С товарищем Кобой в Питере развлекалась местная охранка, но это не значит, что он был безразличен обитателям иных охранительных высот. Его рейтинг рос на глазах, и уже даже не заведующий Особым отделом полковник Еремин, а сам вице-директор Департамента полиции Е.С. Виссарионов запросил письменные сведения о нем у охранного отделения и поместил их в специальную папку. Это свидетельствует о том, что на товарища Кобу у полиции были определенные планы. В какой степени они реализовались ранней осенью 1911 года, можно только предполагать, но из материалов сыска почему-то исчезли упоминания о предметах, находившихся при вожде во время его ареста.