Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества
Шрифт:
В военных кругах Красноярска довольно быстро разобрались в физических недостатках гения всех времен и народов и оставили его в покое, не дав, подобно его коллеге по сотворению новых империй – бесноватому Адольфу – покрыть себя солдатской славой, заработав Егория. К военному делу, как мы знаем, он приобщился позже, добывая в Царицыне хлеб для народа, и дослужился до генералиссимуса, в то время как фюрер до конца дней своих оставался ефрейтором.
Через пару месяцев после попытки приобщения товарища Кобы к Первой мировой войне, в Российской империи грянула Февральская революция и всё смешалось в доме Облонских. Вскоре, как мы теперь знаем, пломбированный вагон пересек Германию и зарубежная большевистская гоп-компания преодолела российско-финскую границу. Это
Ильич работает за столом. Вдруг раздается горьковское покашливание:
– Гм, гм, Владимир Ильич, может быть, по рубличку и отдохнем немного!
– Знаю я эти «по рубличку», Алексей Максимович! – картавя, отвечает Ильич, и продолжает: – Когда после пломбированного вагончика мы через Гельсингфорс возвращались в Питер, тоже там было «по рубличку», «по рубличку», и я так наклюкался, что на Финляндском вокзале вскочил на броневик и такую херню понес, что, прости господи, до сих пор не могу с этим разобраться!
Коба и другие осибиренные товарищи прибыли в Питер за пару недель до Ильича, но встречать пахана будущий вождь не пошел, решил присмотреться. А поезда с революционерами продолжали приходить в бурлящую столицу Империи: почуяв запах смерти, в умирающую страну слетались стервятники и воронье. Голос товарища Кобы, да и его физиономия, еще не обнаруживались на первом плане этой массовой сцены. В сей вакханалии были тогда другие кумиры: мне запомнились куплеты частушек из прочитанной в далекой юности книги «Конь Вороной», написанной моим знаменитым земляком Б.В. Савинковым и изданной в 20-х годах с предисловием автора, сочиненном им во внутренней тюрьме Лубянки:
Полюбили сгоряча русские рабочие Троцкого и Ильича, и всё такое прочее.
Товарищ Коба, как видим, здесь еще не просматривается, но во втором куплете его незримое присутствие уже ощущается:
Расстреляли сгоряча русские рабочие Троцкого и Ильича, и всё такое прочее. ………
«Всё такое прочее», как известно, исчислялось многими сотнями тысяч. Таковы «революционная» статистика и диалектика…
ЭПИЛОГ
А из зала мне: – Давай все подробности! Все как есть, ну, прямо – всё как есть!
А. Галич. Красный треугольник
В упоминавшейся в начале «сталинской» части нашего повествования книге профессора Александра Островского «Кто стоял за спиной Сталина» есть своего рода резюме, в котором подводится итог сомнениям, возникающим при ознакомлении с жизнеописаниями молодого товарища Сталина (он же товарищ Коба) и с документами, подтверждающими те или иные ситуации в неутомимой революционной деятельности нашего вождя.
Однако прежде чем продолжить разговор о труде профессора Островского, я хочу обратиться к другому сочинению – книге Анри Барбюса «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир». Французский писатель-коммунист и иностранный член советской Академии наук, автор знаменитой военной книги «Огонь», впоследствии сильно потускневшей в лучах окопной правды Ремарка, завершил свой панегирик вождю в январе 1935 года, и уже через год вся советская страна была завалена этим импортным шедевром. Передо мной сейчас лежит последнее, роскошное по тем временам, издание 1937 года, а еще год спустя эта книга была изъята: Барбюс поминал в ней добрым словом Енукидзе, Крыленко, Бухарина и прочих, уже расстрелянных героев революции, а так как самого сочинителя к тому времени уже не было в живых, то править его текст своими силами в Москве не решились. С тех пор ни один серьезный историк сталинской эпохи к сочинению Барбюса не обращался. Я же решил не опасаться высокопарных слов (как советовал один Бард, которого вождь народов в свое время освободил от родительской опеки своим обычным способом), и привести здесь десяток звонких фраз дружно и всеми забытого француза о начале карьеры «подлинного вождя», «человека, который бодрствует за всех и работает, – человека с головой
«Ремесло подпольного агитатора, профессионального революционера, увлекшее Сталина, как и многих других, – это тяжелое ремесло. Кто взялся за него, тот вне закона, за ним охотится весь аппарат государства, его травит полиция. Он – добыча царя и его огромной, откормленной, вооруженной до зубов, многорукой своры. Он подобен ссыльному в коротком временном отпуску, он прячется, приникая к земле, он всегда должен быть начеку. Он – молекула революции, почти одинокая в толпе, он окружен высокомерным непониманием «интеллигентов», он затерян в гигантской паутине капитализма, охватившей все страны от полюса до полюса (тут не только 170 миллионов царских подданных, но и все вообще люди, какие есть на земле), – и это он, вместе со своими друзьями, хочет заново переделать мир. Появляясь то там, то здесь, он сеет гнев и воспламеняет умы, а единственный рычаг, которым он должен поднять народы, – это его убеждение и его голос.
Займешься этим ремеслом, и куда ни глянь – на горизонте четко вырисовываются тюрьма, Сибирь да виселица. Этим ремеслом может заниматься не всякий.
Надо иметь железное здоровье и всесокрушающую энергию; надо иметь почти беспредельную работоспособность. Надо быть чемпионом и рекордсменом недосыпания, надо уметь перебрасываться с одной работы на другую, уметь голодать и щелкать зубами от холода, надо уметь не попадаться, а попавшись – выпутываться. Пусть тебе выбьют все зубы, пусть тебя пытают раскаленным железом – надо стерпеть, но не выдать имя или адрес. Все свое сердце надо отдать общему делу; отдать его чему-либо другому – нет ни малейшей возможности: постоянно приходится перебрасываться из города в город, – ни минуты свободного времени, ни копейки денег.
Это еще не все. Надо быть пропитанным надеждой до самого мозга костей; даже в самые мрачные минуты, даже при самых тяжелых поражениях надо неуклонно верить в победу».
В идеале всё написанное Барбюсом – правда, но в действительности «огромная, откормленная, вооруженная до зубов, многорукая свора», охранявшая царя, всё же в те времена состояла еще из людей, с которыми товарищу Кобе иногда удавалось наладить кое-какие отношения. Товарищ Коба понимал, что эти отношения были ему крайне нужны и для относительно безбедного существования, и для сохранения жизни, но никогда не послужат его славе, и многое из случившегося в те годы ему хотелось бы забыть. Отсюда и появляется великое множество вопросов без ответов, собранных в книге профессора Островского.
Что же все-таки смущало профессора Александра Островского и какие вопросы у него возникали?
Вопрос первый. Почему в синоптических и апокрифических биографиях товарища Сталина отсутствуют точные даты и общее количество таких важных для революционера фактов, как аресты и побеги из-под арестов и ссылок. В разных биографических публикациях упоминаются со слов вождя шесть-семь-восемь арестов и четыре-пять-шесть побегов, хотя их было, соответственно, не менее девяти арестов и восьми побегов. Чем объясняется такое плохое знание вождем своей собственной биографии, включая дату собственного дня рождения – 6(18) декабря 1878 года?
Вопрос второй. Почему из предназначавшегося филерам почти десятка полицейских описаний его примет практически нет хотя бы двух полностью идентичных?
Вопрос третий. Почему агенты охранки Михаил (М. Коберидзе) и Фикус (Н. Ериков), знавшие лично товарища Кобу в один период его жизни, не узнавали его спустя год-два, хотя необходимость «узнавать» была одним из главных элементов их профессии, а меньшевик Г. Уратадзе утверждал, что канонизированные изображения вождя народов мало похожи на облик Джугашвили, которого он лично знал в начале 1900-х годов?