Товарищи по оружию

Симонов Константин Михайлович

От передовой до японских позиций было метров триста. На бурых буграх виднелись свеженасыпанные брустверы окопов. Местами под обложенной дерном землей угадывались недавно отрытые блиндажи. Вдали, за несколькими рядами мелких бугров, торчала высота Палец, господствовавшая над всем этим районом,

Постников, любивший держаться подальше от начальства, скучал, ожидая, когда его позовут. Местность ему была известна во всех подробностях, тан тоже. Короткая перестрелка, разгоревшаяся было слева от них, но быстро погасшая, его не заинтересовала, он даже не повернул

головы.

Командующий стоял всего в десяти шагах от Постникова и Артемьева, и, хотя он разговаривал с Сарычевым негромко, Артемьев слышал почти каждое его слово.

– Направление представляет то удобство, – говорил командующей, – что они его не считают танкоопасным. Исходят из возможностей своей собственной техники. А вы возьмете такие подъемы?

– Возьмем, если будем брать наискось, – сказал Сарычев.

– А кто вас заставляет лезть напрямик? Как только в первый день прорвете оборону и заберете вместе с пехотой высоту Палец – мимо нее вам по проскочить, – вырывайтесь на простор и обходите с севера все остальные узлы сопротивления, – сказал командующий. – Проткните и обходите. Уничтожать живую силу будем потом, когда замкнете кольцо.

Командир танковой бригады возразил что-то, чего Артемьев не расслышал. Командующий ответил громко и с сердитой интонацией в голосе:

– А, не вы первые, не вы последние рветесь отомстить за товарищей! Мы, – при этом он обернулся и кивнул на Постникова, – тоже не собираемся с японцами в бирюльки играть. Но нам с вами поручено товарищем Сталиным слишком большое дело, чтобы позволить себе зарываться! Николай Иванович!

Постников, одернув гимнастерку, подошел к командующему.

– На какую отметку должен выйти Сарычев к исходу первого дня? – спросил командующий.

– Шестьсот сорок два, – без запинки ответил Постников, оставив на долю готовившегося подсказать Артемьева только беззвучно произнести ту же цифру. – А к двадцати часам второго дня должен, замкнув кольцо, соединиться с хозяйством Махотина у Номун-Хан Бурд Обо.

– Выполним. Хотя у Махотина полный комплект боевых машин, а мы после Баин-Цагана не пополнялись, – сказал Сарычев.

– Вот именно, – подтвердил командующий. – Значит, тем более в лоб не лезь, береги людей и машины! Ты мне в срок на заданную точку выйди, а цифрами нанесенных врагу потерь можешь меня не поражать. Танкистские цифры – дело ненадежное.

– По-моему… – начал было Сарычев.

– По-твоему, – перебил его командующий, – где твой танк прошел, там все умерло. А пехота, если она не дура, пересидела на дне окопа да и снова взялась за винтовки. А у японцев она не дура. Николай Иванович, – снова обратился он к Постникову, – сколько у Сарычева машин?

– Восемьдесят три, – сказал Постников.

– К началу будет девяносто, – поправил Сарычев. – Заканчиваем ремонт.

– А когда начало? – насмешливо

спросил командующий и, сидя, что Сарычев замялся, добавил: – Когда машины выйдут из ремонта?

– Через двое суток.

– Ну, это еще так-сяк.

Командующий сделал несколько шагов по окопу и вдруг обратился к Артемьеву, который прижался к стенке окопа, готовый пропустить его:

– Как, практикуетесь в японском? Я разведчиком сказал, чтобы они вас брали, если понадобится.

– Практиковаться нет времени, товарищ командующий!

– Да, уж у него не разгуляешься, – с одобрительной полуусмешкой посмотрел командующий на Постникова.

Пройдя мимо Артемьева, он повернулся в окопе лицом к японским позициям и на минуту замер так, облокотясь о бруствер и пристально вглядываясь в лежавшие впереди холмы.

Во всей его позе было такое внимательное ожидание, словно этот военный пейзаж, эти бурые холмы с японскими окопами и блиндажами, которые он мог видеть отсюда простым глазом, были в состоянии ответить на один-единственный волновавший его сейчас вопрос: «Как все это выйдет на деле?»

«Да ведь он волнуется», – глядя на командующего, вдруг подумал Артемьев и был прав – командующий действительно волновался.

Это было волнение человека, перед глазами которого лежали не просто блиндажи, окопы и артиллерийские позиции, танкодоступные лощины и танкоопасные пески, а лежало будущее поле боя с войсками того самого проклятого капиталистического окружения, которое на ею памяти грозило ультиматумом Корчена, устраивало налеты на АРКОС, убивало дипкурьеров и послов, терзало в застенках железнодорожников КВЖД, вынуждало вводить карточную систему, расходовать текстиль на красноармейские гимнастерки, а сталь – на снаряды и танки, на те самые танки, которые через несколько суток пойдут вперед, через эти песчаные барханы.

– Николай Иванович! – тихо подозвал командующий Постникова и еще тише, так, чтобы не слышал никто, кроме Постникова, спросил: – Как, по-вашему, можем докладывать в Москву о готовности?

– Начальник штаба считает, что можем, – на двадцатое.

– А как думаете вы? – спросил командующий, подчеркивая «вы» и вкладывая в свой вопрос все то молчаливое уважение, которое он питал к скромному и знающему Постникову.

– Я тоже так думаю.

Через пять минут, когда, закончив рекогносцировку, командующий в сопровождении Сарычева и Постникова двинулся в обратный путь, к Артемьеву, шедшему позади них, пристроился командир стрелкового полка, в расположении которого они находились.

– Ну, что у вас в штабе слышно? – тихо спросил он, идя рядом с Артемьевым.

Командующий повернулся в ходе сообщения ток круто, что командир полка и Артемьев наскочили на него.

– Почему спрашиваете у капитана? Почему не у меня?