Товарищи (сборник)
Шрифт:
Через дорогу, на склоне балки, звякал среди камней родник. Батурин повернул голову. С лица его медленно сходила улыбка.
— Так что же ты ответил Рубцову? — спросил Тиунов. Он опять вытер со лба капельки пота мерлушкой, надел шапку.
— А что можно было ответить? — аккуратно намазывая на хлеб перочинным ножиком масло, уверенно сказал Крутицкий. После выпитой водки его лицо слегка порозовело. Тиунов посмотрел на его большие белые руки и с ожиданием перевел взгляд на Батурина.
— Разрешил, — сказал капитан.
Что-то
— Отпустили? — переставая есть, переспросил Крутицкий.
— Завтра он догонит роту…
— Может быть, — пожал плечами Крутицкий.
— Уф! — шумно выдохнул Тиунов и, сдернув с головы, бросил на траву шапку. — Мне тебя жаль, старшина, — заговорил он, с презрением бегая глазами по лицу Крутицкого. — Должно быть, очень трудно жить, когда никому не веришь. А ты бы на его месте вернулся, старшина? — Тиунов перевел глаза на капитана.
— Вы шутите, товарищ политрук. — Щеки у Крутицкого задрожали.
— И не собираюсь. — Тиунов выставил под усами зубы. — Для тебя в роте только солдаты, а людей нету. Молчи, я давно замечаю, старшина. Андрей Рубцов здесь на тракторе землю пахал.
— Я им разрешил вдвоем сходить, — пояснил капитан.
— С Середой?
— С ним. Если что, вдвоем лучше.
— Так ведь Середу надо судить, товарищ капитан? — с изумлением сказал Крутицкий.
— Он что сделал? — Тиунов посмотрел на капитана.
— Без приказа отлучился вчера с моста, — неохотно сказал капитан.
— Чуть не сорвал переправу, — добавил Крутицкий.
— Девочка упала в воду… он прыгнул, — медленно продолжал Батурин.
— А второй раз во время налета сбежал под мост. Трус, — качнул головой Крутицкий.
— Трус? — Тиунов поднял бровь. — Ну, этого о нем нельзя сказать. Может быть, это кто-то другой на Миусе подбил танк?
— Это разные вещи.
Стороной, над луговым Задоньем, пролетал самолет. Плавающий над лугом орел вдруг трепыхнул крыльями, камнем упал в траву. Проследив за ним, Тиунов повернулся к Крутицкому.
— Посмотри, старшина, хозяин степи, а самолета испугался. Презрение к смерти — это я понимаю, это человек сначала боялся, а потом поборол себя. А когда говорят — пренебрежение смертью, не могу слушать. Зачем человеку было рождаться, если он может равнодушно умирать?
Капитан Батурин повернул голову. Эхо прокатилось по степи с верховьев Дона.
— Рыбу глушат, черти, — беспечным тоном сказал Тиунов.
Легкое движение пробежало по лицу Батурина.
— Сколько, вы сказали, у нас осталось патронов? — спросил он у Крутицкого.
— По диску на автомат, по три обоймы на винтовку, — ответил Крутицкий.
— Гранат? — Капитан знал, что в роте не осталось гранат, но ему очень хотелось услышать опровержение этого из уст Крутицкого.
— Ни одной, — подтвердил
— Я командира батальона совсем не могу понимать, — привставая на коленях и раздувая ноздри, заговорил Тиунов. — Ну хорошо, если батальон получил приказ отступать на Кубань, человека для связи он мог высылать?
— Вольемся в другую часть. Пошлем человека связаться с ближайшим штабом, — ответил Батурин.
Ветер принес кучные залпы артиллерии. Пасшиеся на траве лошади запрядали ушами. Лежавшие вокруг на траве солдаты подняли головы.
— Этого надо было ожидать, — невнятно сказал капитан.
— Что? — быстро спросил Тиунов.
— Нас обходят, — с уверенностью качнул головой Крутицкий.
Тиунов поморщился.
— Зачем, старшина, пугать?
— Если разбиться на мелкие группы, просочиться сквозь фронт легче, — продолжал Крутицкий.
На секунду капитан Батурин вскинул на него сузившиеся зрачки и опять опустил глаза.
— На Кавказе поговорка есть, — ощеривая под усами зубы, сказал Тиунов, — ишак ревел, баран пугался, думал, барс. Вот! — Тиунов выбросил вперед смуглую, курчаво поросшую светлым волосом руку. — Все пальцы сжимать, — он сжал небольшой тугой кулак, — а если каждый палец один, — он растопырил шершавую желтоватую ладонь, — что можно сделать?
— Что может сделать одна рота, если у них здесь главные силы? — возразил Крутицкий.
— От Харькова до Волги почти тысяча километров, откуда тут через две недели их главным силам быть? Просто проскочило несколько десятков танков, дуриком захотели взять. Дуриком, — радуясь удачному слову, повторил Тиунов.
— Время покажет, — произнес Крутицкий.
Батурин щурился, рассматривая что-то в траве. При последних словах Крутицкого он, подняв голову, взглянул на него с любопытством.
— Скажите ездовым, чтобы запрягали, — сказал он сухо.
— Есть, — отвечал Крутицкий и, поднявшись с травы, раскачивая бедрами, пошел к повозкам.
— В чем другом, а в исполнительности ему нельзя отказать, Хачим, — провожая глазами крупную фигуру Крутицкого, сказал Батурин.
— Ты так думаешь, капитан? — глядя на него своими блестящими глазами, переспросил Тиунов. — А мне почему-то не нравится это слово — исполнитель. Сегодня он может что-нибудь хорошее исполнить, а завтра — плохое. Да?
— Ну, тронулись, — улыбаясь и вставая, сказал капитан. — Теперь-то я заставлю тебя ехать на лошади, Хачим. Ты не отбояришься у меня.
Дом Рубцовых глухой стороной прижался к склону бугра, а садом и окнами выходил к Дону. С высокого крыльца открывались взору поросший вербой остров, займище за левобережным лесом.
Тимофей Тимофеевич поднялся рано, вышел на крыльцо. Солнце еще не показалось из-за Дона, там только медленно краснело небо. На острове подавали голоса первые грачи.