Тойота-Креста
Шрифт:
Пульс, как метроном, отхлестывал время.
– Маша, это я. Я не могу.
– Ты где?
– Дома.
– Ты приедешь?
– Да.
– Через сколько?
– Часа через три. Что тебе привезти?
– Ничего. Приезжай скорей.
Он завел машину и выехал на трассу. Дорога больше не болела, и темнота привычно расступалась перед фарами. Снова бежало навстречу синее пространство, и все опоры жизни стояли по местам, как команда.
И снова поражала постепенность, с какой одна местность
В холле сонная администраторша поздоровалась с ним, как со знакомым.
Маша медленно открыла дверь. На ней был халат.
– Я не накрашенная… Ты хочешь есть? – Она задумчиво поправила ему ворот.
– Я тут тоже привез что-то…
– Садись… Ну как ты?
– Чуть не умер… Ну…
– Подожди… Давай поговорим…
– Давай…
– Бери… Знаешь… Я с таким трудом устроила этот отпуск… и мне было так обидно, когда ты сказал, что я… ну… не подхожу…
– Я не сказал…
– Но я так поняла…
– А мне стало очень обидно за моего брата и за Енисей… Все это так глупо…
– Да уж как есть… А как там та девушка с почты?
– Настя? Я ее не видел… Почему ты спрашиваешь?
– Просто. А те собаки?
– Отлично.
– Почему?
– Потому что им сказано, что делать, и они делают. Им сказано, кто кукушка и кто орлан. И если кукушке велено подбрасывать яйца, то она подбрасывает и не лезет в орланы… И только человек… Ему сказано не убивать, не гордиться, беречь Землю…
– Там про Землю не сказано…
– Разве не сказано мать почитать?
– Ну… сказано…
– Не смотреть на женщину с вожделением…
– А ты не смотришь на женщину с вожделением?- медленно спросила Маша.
– Я смотрю…
– Но ты понимаешь, что все пройдет?
– Понимаю. И что останется?
– То, что должно остаться.
– А что должно остаться?
– Я думаю… покой и благодарность.
Она протянула рюмку.
– Ну что? Мир?
– Мир.
Она поставила пустую рюмку, помолчала, встала.
– Подойди ко мне.
Выдохнула, прошептала: “Ты злюка…”, и ее губы что-то искали у него в ямке на шее, где расходятся ключицы, и выходил теплый воздух из шелковых мехов.
– Ты меня спасла…
– Я твоя спаська… Я уже не хочу спать. Мы поедем за соком?
Она подошла к окну. Медленно погасли последние окна в доме напротив, и она спросила своим смешным хваточком:
– Они… заснули?
Горел свет в пустом ночном магазине, поворачивал на перекрестке
“Спринтёр”, и свет играл в прозрачном жезлике на левом углу его бампера.
– Зачем эта штучка?
– Парковаться легче.
– Как волшебная палочка. Давай ее
Будешь такой, как вначале.
– А какой я был?
– Тихий, внимательный. Все рассказывал…
– Про “баклажан” рассказывал?
– Про какой “баклажан”?
– Такое сферическое зеркальце на толстой ножке, оно на праворуких джипах стоит на левом крыле. В него бампер видно.
– И что?
– Тебе его тоже нужно… отломать.
– Зачем? Смотреться?
– Спаська должна сидеть на горе и держать в одной руке стеклянную палочку, а в другой сферическое зеркальце.
– Теперь я знаю женщину твоей мечты: блондинка с красивым животом, а в руках запчасти от японской машины. Ты увез мою куртку. И я замерзла.
– Она в багажнике.
– Так далеко?
– Подальше положишь… поближе возьмешь.
– Знаешь… Когда я уеду, ну… ты не волнуйся. Считай, что ты просто положил меня подальше. Ты положишь меня подальше?
– Только не сегодня.
Она погляделась в зеркало и кого-то поцеловала, втянув щеки, но он больше не ревновал к этому поцелую. И она гляделась, сверяясь с одному ей ведомым образом, сливаясь со своим взглядом, и складывала губы вперед, и прищуривала глаза, чтобы не потерять настройку… Чтобы еще больше шла ей жизнь.
Сам он, наоборот, лучше жил, когда забывал о существовании себя как предмета, имеющего очертания, и всегда удивлялся, когда ему их возвращали. И намного свободней существовал в виде глаз, и от этого казался себе невидимым и всемогущим.
И чем тише он дышал, чем спокойней лежал на скалистой плоскотине над океаном сущего, тем таинственней молчали в базальтовых ведрах каменные глаза. И огромней проступали смыслы событий, течения судеб, и яснее обозначалось непосильное дело жизни, постичь которое можно, лишь перестав с ним тягаться и теребить женскими вопросами. И что впрягаться и нести свой крест надо с великой правотой и покоем на душе, расслоясь, плывя над собой и постигая чудо земной жизни уже совсем другим, далеким и зазвездным взглядом.
Потому что правила существования на земле неисповедимым образом связаны с огромностью пространства, а время – лишь подсобное условие протекания жизни. И если мы хотим хоть что-то разглядеть сквозь ненасытную войну за существование, то нельзя ни на секунду ослаблять этого высотного ока – только тогда жизнь простит и подпустит, единственная и вовеки твоя.
17
Шло к осени, и все сильнее наливались дали синевой, и все долины и котловины между горами были напитаны ею по края. И так же по края был Женя налит любовью и счастливой виной и перед этими далями, и перед Машей за то, что и у нее забрали в залог что-то главное.