Традиции & авангард. Выпуск № 1
Шрифт:
Ближний террикон высокий, второй чуть ниже.
Если поставить один на другой, можно понять глубину шурфа. Взбираюсь наверх. Теперь я вровень с городом, что стоит на горе, и выше мемориала – видна гладь его кончиков. Мои спутники стали крохотными фигурками, они беседуют о своём и на меня не глядят.
Вниз спускаюсь осторожно – падать долго.
– А на новый мемориал ты её возил? – спрашивает казак.
– Та когда! – отвечает Александр Иванович.
– Поехали!
– Может, не надо? – осторожно предлагаю я, но меня никто не слушает.
Идём к машине, и я замечаю небольшой камень в ответвлении аллеи. От этого камня до шурфа едва
Здесь стояло маленькое деревянное здание шахтной бани. Здесь провели ребята последние часы.
В темноте или при свете шахтёрской лампы? На чём они сидели? Как их выводили: вызывали по спискам или тащили тех, кто ближе? Сколько человек вели к месту казни? Заставляли снимать обувь и верхнюю одежду? Плакал ли кто-то или все молчали? Прощались друг с другом? Искали путь побега? Оставляли надписи или записки? Каково было полицаям убивать молодых и полных сил людей? «Умирать надо хорошо», – так говорили ребята в романе Фадеева.
Я слышу за стеной выстрелы, и затем рядом шёпот и всхлипы – в темноте не разобрать, чьи. Я слышу скрип двери, внутрь врывается ветер, и будничный голос выкликает имена. Я слышу, как со стоном поднимаются с пола люди, и что-то вздрагивает внутри: не меня! Но скоро, скоро. И я жду. Нас мало осталось. Уже не холодно и не больно, мир прекратил существование, и время сжалось до слова когда, оно ударит звуком и пулей ворвётся в грудь, и падения я не пойму.
– Даша, поехали, замёрзнем! – окликает меня казак.
Возвращение
Война заселяет человека, как пустую комнату, влезает в повадки и навыки, война становится привычкой.
Мы шли с Мариной по вечереющему Донецку, и грохот грянул над головой. Я дёрнулась от страха, а Марина махнула рукой и сказала:
– Это далеко! Когда близко – сразу слышно.
И мы пошли дальше. Больше взрывов не было. – А как это – когда близко?
– О-о-о! – засмеялась Марина. – Очень громко. Когда снаряд летит, тебя одним звуком на землю опрокидывает.
Сейчас земля сухая. Всю неделю обещали дожди, но вопреки прогнозам Донецк был солнечен и гостеприимен.
Ямы, оставленные в дорогах снарядами, нынче залиты свежим асфальтом – яркие тёмные квадраты не бросаются в глаза, если не знать истории их появления. Обычный дорожный ремонт. Близкие здания, крыши магазинчиков, урны, бордюр – всё в осколочных ранениях.
Навстречу идёт девушка в мини.
– В войну, наверное, юбок не носили? – спрашиваю Марину.
– Почему? – удивляется та.
– Ну колготки… обстрелы… порвутся, если падать…
– Да нет, носили.
Марина молчит, а потом сообщает:
– В войну другого боишься. У меня малая гостила, пошла в магазин, а ей подруга с окраины звонит на сотовый: «Ты где? – спрашивает. – Ложись, от нас стреляют в вашу сторону!» Там же как получается: если укры стреляют по центру, то над окраиной снаряды пролетают, их видно. Объявлений никаких нет. Это если бы самолёты засекли издалека, тогда успевали бы объявить тревогу, а обстрелы всегда неожиданно начинаются. И люди наловчились помогать друг другу звонками. Вот подруга говорит, когда снаряд выпускают, а малая падает. Только на окраине затихло, подруга говорит, что можно встать, малая подскакивает – и домой. Добежала, звонит мне: что делать?! Она ещё необстрелянная была. И понимаешь, что самое страшное? Не то, что к тебе снаряд прилетит, – самое страшное то, что ничем не можешь помочь родному человеку.
Вопреки
Я возвращаюсь в Москву ночной машиной. Проходим таможни, и на российской земле я наконец-то чувствую себя в безопасности – тут можно не бояться, мина не прилетит и осколок не ударит в тело. Война поселяется в человеке, едва коснувшемся её. Тёплый салон машины качает, и я засыпаю.
Я стою в середине безлюдной улицы и вижу, как темноту режут яркие всполохи света. Небо простуженно свистит утробой, от него некуда деться. Снаряды перелетают пятиэтажку и лопаются за её хребтом. Это слишком близко.
Ноги подгибаются, но надо бежать прочь. Уши захлёбываются грохотом. Я мчусь по улице как от погони и чувствую всем нутром, как неотвратимо стремится к земле острый нос снаряда, как он врезается в тротуар. Что-то мягко толкает в плечо, опрокидывая меня навзничь. Темнота сгустилась, и грохот уполз в сторону. Пытаюсь встать, опираюсь руками и заваливаюсь набок, лицом в липкую тёплую лужу. Правая рука не держит. Подношу ладонь к лицу, шевелю пальцами, но вижу пустоту. Смотрю на плечо – из чёрной культи судорожно бьёт кровь, и нигде вокруг нет моей руки. Ползу, переворачивая куски камня, отгребая месиво осколков, но руки не нахожу и, одурев от усталости, затихаю в наступившей темноте.
– В туалет пойдёте? – окликает пассажиров водитель.
Шесть утра. Мы хлопаем дверьми, выстужая сонный уют. В глазах песок, и колотится сердце. Телефонная смска приветствует меня на заснеженной московской земле.
Война навсегда поселяется в человеке.
Сергей Ивкин
Сергей Ивкин родился в Свердловске (ныне Екатеринбург) в 1979 году. Редактор журнала поэзии «Плавучий мост», дизайнер торгово-производственной фирмы русских сувениров. Автор восьми книг стихотворений. Публиковался в журналах «Урал», «Знамя», «Дети Ра», «Крещатик»… Стихи переведены на французский язык. Живет в Екатеринбурге.
Возвращайся за другой памятью…