Трагедии моря
Шрифт:
Охотники-спортсмены того времени мало чем отличались от современных, разве что у них было больше живых мишеней для стрельбы. Они верили, как в это верят и современные охотники, что охота ради удовольствия не только не заслуживает упрека, но и совершенно необходима для всякого, кто хочет называться настоящим мужчиной.
Многие из них опубликовали книги с описанием успехов и восхвалением добродетели тех, кто посвятил себя «этому естественному и здоровому досугу на открытом воздухе». И все же они старались писать уклончиво, избегая употреблять глагол «убивать». Кровь не текла на страницах этих книг: добычу «ловили», «собирали» или, на худой конец, «подстреливали». Акцент делался на ловкость, чувство честной игры и джентльменское поведение автора,
Спортсмены-охотники тех дней вели тщательный учет своих охотничьих трофеев, занося их в собственные «охотничьи регистры» либо в книги регистрации рекордов охотничьих клубов, членами которых были многие охотники. Большинство таких клубов содержали или сдавали в аренду собственные гостиницы и контролировали обширные береговые или заболоченные угодья, предназначенные исключительно для охоты. Примером такого рода клуба был отель Чатем на острове Лонг-Айленд, посещавшийся охотниками-спортсменами из Нью-Йорка. Клуб предоставлял почти неограниченные возможности для проверки умения и спортивной ловкости стрелков на огромных стаях морских птиц, включая кроншнепов, которые во время миграций часто залетали на восточные берега. Президент клуба гордился тем, что его богатые завсегдатаи могли создавать себе и поддерживать репутацию «первосортных охотников высшего класса». Одним из них был некий г-н Джеймс Саймингтон, оставивший в Книге рекордов клуба следующую опись своих трофеев, добытых всего за три осенних дня 1897 года:
«болваны» (тулесы) 393
кроншнепы 55
золотистые ржанки 18
красногрудые бекасы (американский бекасовидный веретенник) 674
гаршнепы 37
камнешарки 7
исландские песочники 149
мелкие песочники и
зуйки 382
Итого: 1715 штук
Не все охотники убивали болотных птиц из столь честолюбивых побуждений. Иные убивали — если можно поставить это им в заслугу — ради тренировки перед состязаниями в стрельбе по глиняным «голубям» в тире. Как говорил один из них: «У меня вошло в привычку пострелять несколько часов на берегу, прежде чем включиться в соревнование в стрельбе по движущимся мишеням. Нет лучшей тренировки для выявления ваших способностей, чем в соревновании с этими быстрыми, увертливыми птицами, особенно из семейства ржанок».
Когда мощный поток летящих на юг быстрокрылых достигал наконец берегов Южной Америки, он исчезал из виду. Ничего не было известно о его дальнейшем маршруте, пока птицы снова не появлялись над Парагваем и Уругваем, неуклонно продолжая свой полет на юг к местам зимовья в продуваемой ветрами холмистой пампе, простирающейся от Центральной Аргентины до Патагонии. Здесь быстрокрылые наконец-то обретали покой после почти 18 000-километрового перелета от мест своих арктических гнездовий.
К XIX веку их отдых был нарушен. От Фолклендских островов к северу до Буэнос-Айреса огромные стаи птиц метались с места на место, гонимые скотоводами, поселенцами и охотниками, убивавшими их не только ради пищи и развлечения, но и для откорма своих свиней.
С приближением северной весны уцелевшие птицы вновь восстанавливали свои ряды, и в небе опять мелькали их крылья. Мы мало знаем о том, какими путями пролетали птичьи стаи на север после отлета в конце февраля из Аргентины, пока через несколько недель они плотной тучей не закрывали предрассветное небо над техасским побережьем Мексиканского залива. Я думаю, что их весенние и осенние миграции проходили через центр Южноамериканского континента, где птицы кормились на обширных равнинных прериях в глубинных районах, таких, например, как бразильские саванны, и где их не так уж часто подстерегали ружья пришельцев европейского происхождения.
После возвращения на Североамериканский континент птичьи стаи постепенно перемещались к северу вслед за наступающей весной, заливавшей зеленью пространства Великих равнин. Здесь было достаточно пищи, чтобы восстановить
«Эскимосский кроншнеп был птицей, отличавшейся такой особенностью питания, что если бы он вдруг исчез, то это было бы ощутимой потерей для нашего сельского хозяйства. Во время нашествия саранчи со Скалистых гор [в 1870-х годах] кроншнепы блестяще выполнили работу по уничтожению саранчи и их яиц. Г-н Уилер отмечает, что эти птицы в конце 70-х годов скапливались на еще не вспаханной земле, где были отложены яйца саранчи, протыкали почву своим длинным клювом и вытаскивали из нее яйцевые капсулы, которые затем поедали вместе с содержавшимися в них яйцами и вылупившимися личинками; так продолжалось, пока все поле не было очищено от вредителей… В желудке одного кроншнепа, исследованного в 1874 году, обнаружили 31 саранчу… Птицы также часто садились на вспаханную землю и кормились личинками хруща и совками».
Некоторое представление о том, как аппетит кроншнепов содействует уничтожению вредных насекомых, можно почерпнуть из сообщения профессора Лоуренса Брюнера о величине стай, залетавших в Небраску в конце 1860-х годов:
«Обычно самые многочисленные стаи прилетали к началу посева кукурузы; птицы садились на только что вспаханные поля и на луга, где они усердно выискивали насекомых. Стаи напоминали поселенцам странствующих голубей [которых они видели у себя в восточных штатах), и они называли кроншнепов «голубями прерий». Тысячи птиц сливались в плотную массу, растягиваясь на полмили в длину и на сотню ярдов в ширину. Когда вся стая приземлялась, она занимала пространство в 40–50 акров земли».
Поселенцы, пытавшиеся возделывать равнинные земли в Оклахоме, Канзасе и Небраске, мягко выражаясь, «отплатили» кроншнепам за их жизненно важную деятельность: эти три штата, вместе с Техасом, превратились для быстрокрылых в сплошную бойню. Там, где они приносили и могли бы и дальше приносить огромную пользу сельскому хозяйству, усилиями поселенцев их раса была в конце концов уничтожена.
Вот как это осуществлялось по словам профессора Мирона Свенка: «Во время [весенних] перелетов эти несчастные птицы подвергались жестокой, почти невероятной бойнё. Наезжавшие из Омахи охотники безжалостно убивали их до тех пор, пока не наполняли ими полные доверху фургоны. Временами, когда стаи были особенно большими, а у охотников хватало патронов, фургоны наполнялись слишком легко и быстро; тогда весь груз вываливался на землю, и груды мертвых птиц размером с двухтонную угольную кучу гнили на земле, пока охотники продолжали набивать фургоны новыми жертвами, утоляя свою страсть к убийству. Плотность стай и пассивное поведение птиц способствовали охоте: одним выстрелом можно было сразить целую дюжину кроншнепов. Был случай, когда одним выстрелом из старого, шомпольного ружья убили сразу 28 кроншнепов, да еще после этого на протяжении полумили из стаи тяжело падали на землю смертельно раненные птицы… Поднимавшиеся с земли стаи были настолько густыми, что брось в них куском кирпича или камнем — не промахнешься.
Совсем не трудно было подойти к сидящим птицам ярдов на 25–30, после чего охотники обычно ждали, когда птицы встанут на ноги — это и было сигналом для первого залпа. Испуганные птицы взлетали с земли, но вместо того, чтобы улететь, кружили в воздухе, позволяя охотникам сделать еще несколько смертельных выстрелов, или даже садились на то же поле, и тогда охотники снова открывали огонь. Некий Уилер из своего автоматического ружья убил за один раз на взлете 37 птиц. Если охотники видели, что стая села на поле за две-три мили от них, они тут же направлялись туда на запряженной лошадью повозке и, отыскав место, где приземлились птицы, возобновляли смертельную пальбу».