Трагедия адмирала Колчака. Книга 1
Шрифт:
…«Отстаивая лично идею Учр. Собр. как верховного полновластного органа, имеющего в конечном результате установить форму государственного устройства России, я с тем большей решительностью отвергаю всякую мысль о возможности вступления в Правительство, которое ставит себя в зависимость от старого, уже не существующего Учр. Соб. Этим решается вопрос о принятии мною избрания в состав Врем. правит., образованного Уфимским Совещанием, и заявляю, что в состав Директории, ставящей себя в зависимость от старого Учред. Соб., я не вступаю.
Не желая отрываться от действительности, я не могу также не признать, что в настоящее время коренным образом переменилась вся политическая обстановка, которая не даёт основания считать, что уфим. образование может почитаться всероссийской властью. При современных условиях это лишь одно из образований на трудном и долгом пути собирания России, это лишь часть сложного процесса образования общегосударственной и всероссийской власти. В этом процессе неизбежны перегруппировки, перестроение и даже коренные изменения самих основ и конструкций власти. Это совершенно
Вместе с тем я со всею решительностью утверждаю, что с этим Правительством, объединившим Северо-Восточную часть России, необходимо установить соглашение для достижения общих целей и задач, стоявших перед Россией».
«На Уфимском Совещании фактически отсутствовали представители «Национального Центра», и только в силу этого могло быть принято реально неосуществимое решение», — утверждал Белоруссов в своём екатеринбургском докладе… В нём подчёркивалось, что ген. Алексеев, считающий необходимым установление единоличной власти, ещё летом заявил московским общественным организациям, что он ни в какую коллегию не войдёт [«Приур. Вест.»]. Мы знаем, однако, из сообщения А.И. Деникина, что Алексеев готов был вступить в Директорию при наличности определённых условий. Их не было в обстановке, при которой родилась новая власть. Конечно, «Юг», который Болдырев обвиняет в излишних «претензиях» [с. 30], встретил Директорию «без энтузиазма»; Деникину казалась «политически несообразной» ответственность коалиционного Правительства перед «эсеровским собранием». И не могла южан удовлетворить позиция, которая развивалась в полученном Алексеевым от Болдырева письме [30 сентября]:. «Мы исходили из того убеждения: если новая власть укрепится за период безответственной работы, едва ли тогда явится у кого-либо желание идти против такой власти. И тогда будущее покажет дальнейший ход государственной жизни России. Если же этой власти не удастся справиться с теми исключительными по трудности условиями работы, тогда становится безразличным — будет ли она безответственной или нет» [Деникин. III, с. 258].
Создание Директории, как это ни странно, возродило к жизни и идею диктатуры, которая была противопоставлена идее Учред. Собрания 1917 г. На собрании омских кадетов В.Н. Пепеляев характеризовал Уфимское Совещание как «победу антигосударственных элементов», и принятая резолюция, высказываясь за «единоличную диктатуру», выдвигала как очередную задачу партии к.-д., содействие «освобождению страны от тумана неосуществимых лозунгов» (завоевания февральской революции, вся власть У. Собр. и т.д.), каковые являются в данных условиях пагубными фикциями, самообманом и обманом» [«Сибирь», 24 окт., № 81]. Отношение своё к Вр. Всерос. пр. омский Комитет партии определял, как и самарские эсеры, по лозунгу «постольку, поскольку» — к.-д. ставили его в зависимость от «дальнейшего движения» Правительства «по пути государственности». В Уфе, по инициативе Белоруссова и других, 17 октября открылся как бы филиал московского «Национального Центра» под наименованием «Всероссийского Национального Союза» — в него вошли, помимо Белоруссова [467] , Б.В. Савинков, несколько членов савинковской организации «Союза Защиты Родины и Свободы» и даже представители группы «Единство». Декларация Национального Союза, позже полностью опубликованная в «Отеч. Ведом.» [№ 13], подчёркивая значение Добровольческой армии, звала к объединению для национального и государственного возрождения. Признавая «нормальным волеизъявлением нации» вотум народного собрания, составленного из лиц, «обладающих по своему возрасту и жизненному опыту достаточными данными для участия в государственных делах», декларация объявляла «диктатуру» наиболее отвечающей в данный момент «формой организации власти», твёрдой и авторитетной, необходимой для «объединения и упорядочения России».
467
Для Белоруссова Уф. Совещ. было также равнением налево [«Отеч. Вед.»].
Итак, почти на другой день после торжественного акта создания всероссийской коалиционной и коллегиальной власти раздались голоса, с одной стороны, о единоличной диктатуре, с другой — о разрыве всяких коалиционных соглашений… Но это уже новая глава в истории гражданской войны на Восточном фронте. Новый этап, выдвинувший, в конце концов, на авансцену адм. Колчака в роли Верховного Всероссийского Правителя.
5. Последние дни Самары
Ещё несколько слов о Самаре, чтобы не возвращаться к её концу. Она переживала период медленной агонии. 14 сентября пала Казань, хотя только ещё 9 сентября власть объявила, что Казань сдана не будет. Большевицкие войска приближались к столице Комуча. Майский в чрезмерно минорных тонах рассказывает о настроениях, царивших среди членов Совета упр. вед., явившихся в Самару «совершенно убитыми». Вера окончательно «рухнула». «На будущее больше никто не надеялся. Настроение стало предсмертным, и решения Правительства всё чаще и чаще начали диктоваться стремлением «как-нибудь доиграть игру» [с. 263]. «Нисколько не удивительно поэтому, — продолжает Майский, — что в заседании Совета управляющих 29 сентября, по инициативе самого Вольского, был поставлен вопрос о ликвидации Комитета членов У.С.». Это было единогласно [468]
468
Следовательно, и Майского, который в воспоминаниях подобный шаг считает ошибкой.
1 октября началась эвакуация Самары. Как всегда, план эвакуации что-то срывает. Происходят безобразные сцены. Эвакуируются все наличные боевые силы. Идёт запись добровольцев. В кавалерийском отряде Фортунатова появляются две амазонки из состава партийной боевой дружины. В Самаре остаётся Чернов, решающий принять участие в боях и уйти только с последним отрядом» [Святицкий. С. 40].
Описание последнего дня Самары бывший министр труда Самарского правительства заканчивает сочной картиной:
«Мы вошли в зал, где обыкновенно происходили заседания Правительства, и невольно остановились в недоумении. Посередине зала стоял небольшой стол. За столом сидел Вольский и ещё несколько эсеров. На столе стояли бутылки и рюмки, виднелись селёдка, хлеб и ещё какие-то закуски. Лица у всех были красные и возбужденные. При нашем появлении Вольский поднялся с места и, держа в руке наполненную рюмку, демонстративно громко крикнул:
— Пью за мёртвую Самару! Вы разве не слышите, что она уже смердит?
Он залпом опорожнил рюмку, швырнул её на пол так, что во все стороны полетели осколки и затем с каким-то надорванным хохотом опустился на стул.
Нам стало невольно не по себе. Мы повернулись и поспешили уйти, но до самого выхода нас преследовали жутко трагические звуки:
— Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!
Это Вольский смеялся над гибелью комитетской Самары»… [с. 276–277].
Психология людская извилиста. Переживания Вольского возможно понять. Для Вольского крушилась власть, во главе которой он стоял…
Совершилось, в сущности, неизбежное. И это совершившееся должно было направить мысль в другое русло. Куда? Ракитников утверждал в «Деле Народа» [№ 2, 5 октября], что эсеры «бескорыстно поддерживали Директорию». Это, во всяком случае, неверно по отношению к той группе, мнение которой представлял Ракитников. Они не шли по пути поддержки всероссийской демократической власти. Оправившись от самарского разгрома и получив преобладающее влияние в центральных органах партии, левое крыло с.-р. пыталось уже не декларативно, а реально разрушить Уфимское Соглашение и захватить власть от имени Съезда членов У.С.
Этого им не удалось. Тогда единомышленники Вольского перешли советский Рубикон.
Часть II
В преддверии диктатуры
От автора
В процессе печатания книги мне приходилось беседовать со многими сибирскими деятелями и вносить в текст соответствующие поправки. Как им, так и другим лицам, помогавшим мне в отыскании материалов, приношу свою искреннюю благодарность — в частности С.В. Востротину, В.В. Вырубову, М.Л. Киндякову, Р.А. Колчаку, В.М. Кудрявцеву, Н.С. Лопухину, ген. Лохвицкому, В.А. Маклакову, В.Н. Новикову, ген. Розанову, И.И. Сукину, кн. С.Е. Трубецкому, ген. Хорошхину, полк. Щепину.
Я особо должен отметить отзывчивое отношение к моим вопросам со стороны ген. Нокса.
В ответ на возможный упрёк в том, что я в своих «беседах» игнорирую голоса «левых» участников гражданской войны в Сибири (такой упрёк я слышал), я должен сказать, что и Н.Д. Авксентьев, и В.М. Зензинов, и А.А. Аргунов — деятели Директории, равно как председатель Сибоблдумы И.А. Якушев, печатно уже высказали свои точки зрения на события, мною описываемые, этими данными я широко пользуюсь в своём изложении. В своё время, в 1924 г., по отъезде из России, я «интервьюировал» Е.Ф. Роговского о перевороте 18 ноября в Омске и благодарен ему за всё рассказанное.
Глава первая
Директория
1. Миссия Аргунова
При плохих ауспициях родилось в Уфе то Временное Всероссийское правительство, создания которого настойчиво требовали активно боровшиеся на антибольшевицких фронтах военные силы. Русская общественность оставалась раздвоенной, и грозные симптомы, как мы видели [469] , обнаружились уже на другой день после того, как была создана власть, долженствовавшая быть в идее общенациональной. Совершенно неизбежно в атмосфере недоверия и вражды общенациональная задача стушевывалась перед назойливыми директивами местной политики. Ей, этой местной политике, суждено было задавать тон в общенациональном деле и цепко держать в своих руках Директорию.
469
См. главу V первой части.