Трагедия казачества. Война и судьбы-1
Шрифт:
Кажется, я Вам писал, как с бабушкой Глафирой Ивановной Стасенко был на самом соборе и слушал речь с паперти Андреевского собора самого Деникина. Дом, где я жил у неё на Вельяминовской был во втором дворе, где жила семья бабушки. Перед входом во двор, где теперь краевое адресное бюро, был биограф и я почти каждый вечер ходил смотреть кинофильмы. На углу же, где теперь вход в управление КГБ, стояла витрина Освага, где флажками на карте отмечалось продвижение частей Добровольческой армии. Помню, как флажки дошли до Тулы и затем покатились назад…
Мужем одной из дочерей бабушки был офицер контрразведки, который однажды с вечера привёз в дом верёвку, чтобы утром применить на повешении одного из советских разведчиков на Холодном роднике. Я видел как в 1918 г. в моей Казьминке казаки из карательной команды Покровского вешали захваченных в плен мобилизованных ни в чём неповинных моих земляков. Мой отец пытался выступить в их защиту, но в ответ на это его посадили в битком набитый
Попади в 1943 г. в руки сталинских псов Б.Н. Ширяев, они бы тоже поспешили бы его публично казнить в назидание запятнанному оккупацией ставропольскому населению. Сам Ширяев происходил из помещичьей дворянской семьи, был офицером-гусаром. Я был свидетелем его дружеской встречи в Дабендорфе под Берлином с однополчанином генералом Трухиным — начальником штаба РОА (А.А. Власова). В 20-е годы как офицер «залетел» на Соловки, где работал в музее. После освобождения попал в ссылку в г. Ворошиловск. Какое-то время работал в пед. институте и в музее. Женился, у него был сын Лоллай. Ужасно бедствовал. Превратился в жалкого алкаша, страдал также наркоманией. Тем не менее надо отдать ему должное — обладал хорошими литературными способностями. Умел писать и умел делать газету! «Утро Кавказа», во всяком случае, было читабельнее её партийной свойственницы «Орджоникидзевской правды», хотя коммунистическая братия не иначе считала сё как «жалкой фашистской газетёнкой», вкладывая в это всю меру своего высшего партийного презрения… Плохо было, что Ширяев от одной рюмки шнапса валился с ног и мог в форме капитана РОА собирать «бычки» на дороге. При входе в кафе или ресторан сразу спешил накрыть офицерской фуражкой с высокой тульей пепельницу, чтобы затем торопливо выгрести все окурки… Это было унизительное зрелище! Все эти следы оставил на нём «Архипелаг ГУЛАГ»… Я был причастен к тому, чтобы благообразить его. У Ширяева от лагерной цинги во рту не осталось ни одного зуба: ему поставили великолепные зубные протезы. Для «подкормления» его с семьёй командировали на работу в газету Русского Охранного корпуса в Югославию и он провел несколько месяцев в Белграде. Ещё в Крыму, где он был первым офицером, появившимся в форме капитана РОА, он обратился к населению Ставрополя с призывом ждать скорого возвращения. Листовка с его фотографией была напечатана в виде газеты «Утро Кавказа» с её клише и наверняка есть в бывшем спецхране ГАСКа. Я видел эту листовку с фотографией несколько лет назад в журнале «Наука и религия», где гневно изобличалась деятельность Ширяева в религиозном издательстве в Бельгии. Постарайтесь отыскать в библиотеке этот номер журнала! Но если этот снимок будет для Вашей публикации неудобен, тогда могу предложить фрагменты с его снимками на фоне его дачи в «Сан-Ремо», помещённых в изданных в 1952 году в Буэнос-Айресе воспоминаниях «Записки кукольника». Мне листы из этой книги прислали из США, так как там писалось, что меня расстреляли, а Евгения Борисовна утопилась в бурных водах р. Дравы.
Теперь могу перейти к ответам на Ваши вопросы, касающиеся оккупации: Внутренняя тюрьма в 1937 году была во дворе б. гостиницы Пахалова (в старом здании НКВД). Мой отец сидел в ней летом 1937 г. и по вечерам слышал, как играл оркестр в соседнем летнем театре Пахаловых. Там же в одном из подвалов шли расстрелы. Как-то летом рано утром шедшие на работу рабочие наткнулись в роще на преградивший им путь кровавый ручей. Не думаю, однако, что тогдашние рабочие посмели бы по этому поводу протестовать и поднимать шум. Всё же этот неприятный инцидент получил огласку: слишком много было в ту ночь убитых! Это уже была досадная накладка!.. Кроме этой внутренней тюрьмы множество людей тогда сидело в подвале консервного завода. Мой приятель В.В. Скляренко в качестве старосты следил за раздачей хлебных паек: их раздавалось по 600 штук. В новом здании на проспекте Ворошилова внутренняя тюрьма выходила к кинотеатру и с его двора хорошо просматривается. В годы, когда в этом корпусе находилась поликлиника, я с верхнего этажа свободно рассматривал это здание внутренней тюрьмы, оплетённое проволокой. Если в КГБ ещё сидят политические арестанты, то старому зданию снова возвращено прежнее назначение. А вот когда в 20-е годы ставропольская окружная ЧК находилась в здании аптеки и банка (Попова Г.Б.) на углу улиц Воронцовской и Александровской, тогда, возможно, тюрьма располагалась в одном из корпусов нынешнего противочумного института. Найденные там кости [38] подтверждают проходившие там расстрелы бывших офицеров,
38
В 60-е голы при строительстве пристройки к противочумной станции, где в 20-е голы находился ЧК, при рытье котлована были вскрыты останки людей — огромное число костей, что заставило власти прекратить земляные работы, а фундамент пристройки заложить прямо на костях — Г.Б.
39
Морозова убил не Якшин (к точу времени он был и сам убит) а его дpyг Сивцев. — Г.Б.
Городская управа в оккупацию находилась на Советской улице в здании Горсовета. Первый бургомистр был Сергей Никитич Меркулов, а второй и последний Кривохатский (я видел его на празднике Рождества 7 января 1943 г. в б. Архиерейском доме в штабе румынской дивизии после открытия Андреевского собора). А городская биржа труда располагалась в зале Госбанка напротив бани Третьякова и б. жилого трехэтажного дома НКВД, в котором жили немецкие офицеры. По какому-то делу я был у одного из них и мне показалось, что старую меблировку в первые дни оккупации растащили соседи (в комнате стояла обыкновенная железная кровать и простой канцелярский стол).
У меня сохранился бланк газеты «Ставропольское слово», позже получившей при моём прямом участии название «Утро Кавказа» — оно вышло, можно сказать, из моих уст. Но что-то не помню, что газета в первые дни звалась «Русская правда». Меня привлекли к работе в ней в конце августа 1942 года. Никак почему-то не припомню С.М. Грушкова и его статей о голоде 1933 года, а также псевдонимов «С. Степной» и «С. Гришин». Мама моя сохранила вырезку из советской газеты о суде над ним, где злопыхательски называлось и моё имя. «Расстрельный» приговор к ВМН мне кажется чрезмерным, м. б. винили его еще в чём-то другом.
Я покровительствовал одному раненому офицеру, с которым до оккупации вёл щекотливые разговоры в роще по поводу опубликованных в печати цифр наших потерь в харьковском окружении и о пережитой мной блокаде. Но тогда такие беседы считались опасными и я вряд ли посмел бы в них далеко заходить. В оккупацию он обращался ко мне за помощью, но я сказал, что вряд ли сотрудничество в газете при наличии более прожорливых ртов, как Ширяев, Бойко, Капралов, Качаев, Елизавета Меркулова и др. прокормит его и что надо находить какое-то более обезпечивающее занятие, нежели «Утро Кавказа».
Грушков был и остаётся для меня загадкой! Хотелось бы её разгадать. Что касается Коли Лучника, то с ним меня свёл Илюша Качаев. Я сам предложил ему несколько краеведческих тем и даже придумал псевдоним «Крестоградский». За одну невинную заметку Коля получил 10 лет, но в лагерях он встретился с известным учёным Тимофеевым-Рессовским («Зубром») и приобщился к космической биологии. Теперь после персональной амнистии он крупнейший советский учёный в этой области. Ставрополь вправе им гордиться! Вот о нём бы написать.
Что касается Вашего намерения написать обо мне очерк, то я понимаю — с ним уже надо спешить. Времени у меня в обрез! Но всё же пока отложим разговор с Вами до весны, но не позже! Очень хочется, чтобы Вы нашли мою статью «Быть Петербургу пусту» (псевдоним Л. Градов) в «Утре Кавказа». Я теперь её считаю одной из вех моей биографии.
Всего Вам доброго! Кланяйтесь семье!
До скорой встречи. Ваш п/п.
P.S. Здесь вышла газета «Кавказский край». Ко мне уже приходили договариваться о моём участии в ней. Я не возражаю, т. к. у меня есть что порассказать. Но, если Вы не возражаете, хочу прямо порекомендовать Вас. Туда бы дать и Вашу статью о храмах КМВ. Для меня не ясна история Михаило-Архангельской церкви (у вокзала). Посмотрите непременно Владикавказские Епархильные ведомости в архиве Сев. Осетии. Там служили три Польских: отец, дядя, двоюродный брат.
Примечание: письмо без даты.
Дорогой Герман!
Для ускорения доставки Вашей рукописи шлю её с «оказией» — приехавшим к Евгении Борисовне редактором издательства «Кавказская библиотека» тов. Николаевым.
Отвечаю коротко и лаконично.
Рессовский-Тимофеев это наш советский учёный, оказавшийся в войну в Германии. Он герой известного романа Д. Гранина «Зубр».
Меркулов первый бургомистр Ставрополя, его звали Сергей Никитич. Картины.
Армянина-профессора, кажется, фамилия была Агамян. В Германии работал в институте Кайзера Вильгельма вместе с другим профессором педагогического института Кудиновым, прихватившим с собой наиболее ценные картины нашего музея, а затем уехавшим в Аргентину (с ним был и известный ставропольский врач М.Ю. Шульц). Агамян в Берлине получил турецкий паспорт и был таков…