Трагедия казачества. Война и судьбы-5
Шрифт:
Стал я себя чувствовать на этой колонне как-то неуютно, но когда трудила объявил мне, что меня отправляют в Дуки, на штабную колонну, не могу сказать, что я обрадовался, так как знал, чем это пахло. Советская власть, определившая мне участь додыхать и издыхать в шахтах Колымы, не могла оставить меня в «райских» условиях Нижне-Амурлага. И это с полной определенностью нам было объявлено здесь. Постепенно подвозили людей из тех списков, по которым отправлялся в Магадан ростмистр Кириллов. Вот мы едем в Комсомольск в «столыпинском» вагоне, почти сплошь интеллигенция. Помню как сейчас доктора Будыку, который знал бесчисленное множество армянских
На Комсомольской пересылке нас таких собралось человек полтораста, большинство инженерно-технических и счетных работников, но было немало и квалифицированных рабочих: слесарей, сварщиков, инструментальщиков. Попадались люди и редких дарований. Был, например, хороший портной, армянин из Армавира, был маг и волшебник по части кондитерской кулинарии. Одним словом, собрались те, которых местное лагерное начальство хотело придержать или по производственной необходимости, или по личной прихоти.
Болтаемся по огромной пересылке, из барака в барак, ищем знакомых, кто находит, кто — нет. В одном бараке вижу: стоит, вроде, человек, прислонившись к бревенчатой стене, а на самом деле он прибит к этой стене через голову длинным железным стержнем. Видимо, отголосок «сучьей» войны, хотя и неизвестно, кто он и кто его.
Проходит, наверно, неделя, и тут, как гром с небес, но гром радостный и желанный: ДЖУРМА УШЛА! МЫ ОПОЗДАЛИ НА ДЖУРМУ! А это был последний рейс навигации.
Оставалось еще два вопроса. Первый — нас могли все равно отправить в Ванино и там оставить до следующей навигации. Это было маловероятно, чтобы власть позволила нам столько времени бездельничать. Второй — если не Ванино, то куда нас отправят, на Дальнем Востоке лагерей много. Всем хочется, безусловно, в свой родимый Нижне-Амур, там все знакомо, там много знакомых, шансов как-то устроиться больше, чем где-то, Бог знает, где.
Вот и ответ. Нас начинают грузить в вагоны, и едем мы туда, на родину, на Амгунь.
Наш вагон, сорок человек, выгружают часа в три ночи на неизвестной колонне, подводят к вахте. Холодно, и шмон делают в помещении вахты. Мне везет, я один из первых.
Меня обыскивает надзиратель, невыспавшийся и злой. Видимо, подняли прямо из постели. Роется в моем самодельном фанерном чемоданчике, и это раздражает его еще больше. Он видит, что я, хотя и в лагерной одежде, но целой и новой, а в чемоданчике у меня еще и запасец есть и даже вольная рубашка.
И вдруг — крутая метаморфоза: из злобных и ненавидящих его глаза превращаются в радостно-изумленные… Он держит в руках мою логарифмическую линейку.
— Придурок?
— Придурок.
— Чего ж молчал? Иди в четвертый барак, там на полу вашей братии полно.
И отдает, больше ничего не смотря, мой чемоданчик.
Нахожу четвертый барак, захожу. Действительно, на полу вокруг печки лежит множество людей. Поднимается несколько голов.
— Юрка! Давай сюда!
Это Жора Александрянц и еще один мой знакомый, прораб по имени Игорь, по прозванию «Хитрый ставрополец». Попадаю в свою компанию.
Все проясняется. Это чисто лесоповальная колонна, никакой другой производственной деятельностью не занимается. Понятное дело, никаких шансов куда-то устроиться нет, все вакансии заполнены, а кандидатов — весь пол барака заполнен ими, да, возможно, и не только этого барака.
Меня зачисляют в бригаду, в напарники к Жоре. Пилим лес. Бригадир, понимая, что имеет дело с придурками высокого ранга, ничуть на нас не нажимает,
— Я бы мог тебе дать освобождение на три-четыре дня, — говорит мне фельдшер, — но я бы тебе не советовал это делать.
— Почему?
— Понимаешь, у меня тут нелады с «кумом», он на меня огромный зуб имеет и частенько ходит по зоне, проверяет, кого я освободил от работы. Наткнется на тебя, может пришить тебе саморубство, да и мне не поздоровится. У меня же тоже 58-я.
Я вышел на работу, пилить одной рукой я мог свободно, а топором делал только то, что можно тоже одной рукой. Как-то обходился.
Местное начальство понимало, что держать на колонне такую ораву аристократов нет никакой возможности, и нас стали активно развозить. В первую очередь увезли кого куда 58.10, их можно было официально назначать на нужные должности.
Уехал Жора Александрянц. А через несколько дней и нас, человек тридцать, перевезли на 412-ю мостовую колонну.
10. МОСТ
412-я колонна называлась мостовой, потому что строила железнодорожный мост через Амгунь. Большой металлический мост, семь пролетов по 55 метров. Махина. Да еще плюс к этому — разветвленную систему берегоукрепительных устройств и дамб, так как Амгунь во время паводка была рекой бешеной и неуправляемой.
По закону несокрушимой солидарности бухгалтеров я сразу же зашел в бухгалтерию колонны. Старший бухгалтер, вольнонаемный, меня знал. Не то, чтобы знал, но все-таки пару раз мы встречались в Дуках при сдаче отчетов. Встретил он меня приветливо, но сразу сказал, что вакансий свободных у него нет, и посоветовал зайти к старшему нормировщику, рассказав, что у того есть два помощника, но они ненастоящие, а подброшены ему или по блату, или по «лапошному» принципу.
Я отправился в палатку к нормировщику. Тот оказался хилым, сгорбленным, лысым стариком лет под шестьдесят, в очках. Он и разговаривать со мной не стал, уж не знаю, почему. Скорее всего, он почуял во мне конкурента.
Делать было нечего — от общих не уйти. В бухгалтерии мне предложили на выбор бригады: мостовые, лесоповальные и шпальный завод. Я выбрал завод, хотя и не имел о нем никакого представления. Но все-таки считал так: зима, метели, а завод — это какие-нибудь стены, какая-нибудь крыша.
Завод меня не обрадовал. Меня поставили на работу по подкатке шпальной тюльки к шпалорезке. Шпальная тюлька — это короткое мерзлое толстое, до 50–60 сантиметров в диаметре бревно, да еще и с капризным характером. Если нужно катиться, она не катится, и необходимо помогать ломом, а когда, наоборот, катиться не нужно, то она, стерва, так и норовит рвануться вперед, а тут уж не зевай, ибо можешь потерять ребра и другие кости, а то и вообще превратиться в лепешку.