Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Шрифт:
— Я пришел к Вам от имени многих офицеров Петроградского гарнизона.
— В чем дело?
— Большевики выступили, но мы, офицеры, сражаться против большевиков не будем.
— Почему?
— Потому что мы не желаем защищать Керенского.
Я посмотрел сначала на одного офицера, потом на другого. Не шутят ли они? Понимают ли, что говорят? Но я вспомнил, что произошло накануне ночью в Совете казачьих войск, членом которого я состоял. Представители всех трех казачьих полков, стоявших в Петрограде (1, 4 и 14-го), заявили, что они не будут сражаться против большевиков. Свой отказ они объяснили тем, что уже однажды, в июле, подавили
— Но, господа, если никто не будет сражаться, то власть перейдет к большевикам.
— Конечно.
Я попытался доказать обоим офицерам, что, каково бы ни было Временное правительство, оно все-таки неизмеримо лучше, чем правительство Ленина, Троцкого и Крыленки. Я указывал им, что победа большевиков означает проигранную войну и позор России. Но на все мои убеждения они отвечали одно:
— Керенского защищать мы не будем.
Я вышел из дому и направился в Мариинский дворец, во временный Совет республики (Предпарламент)…
На Миллионной я впервые встретил большевиков — солдат гвардии Павловского полка. Их было немного, человек полтораста. Они поодиночке, неуверенно и озираясь кругом, направлялись к площади Зимнего дворца.
Достаточно было одного пулемета, чтобы остановить их движение» {5} …
Пулемета, как мы знаем, не нашлось.
Зимний дворец вместе с Временным правительством защищали лишь мальчишки-юнкера да женский батальон.
Причины этого отказа Временному правительству в защите можно поискать и в том, как трусливо и подло «сдал» А. Ф. Керенский армию во время так называемого Корниловского мятежа, но во главе тут, конечно же, откровенно антирусская политика Временного правительства.
Лидеры партий, пришедших к власти, не считали нужным скрывать, что Февральская революция была совершена во имя еврейских интересов.
«Я бесконечно благодарен вам за ваше приветствие, — отвечая председателю Еврейского политического бюро Н. М. Фридману, говорил глава Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов. — Вы совершенно правильно указали, что для Временного правительства явилось высокой честью снять с русского народа пятно бесправия евреев, населяющих Россию» {6} .
«В ряду великих моментов нынешней великой революции, — вторил ему не менее известный член Государственной думы Н. С. Чхеидзе, — одним из самых замечательных является уничтожение главной цитадели самодержавия — угнетения евреев».
А Павел Николаевич Милюков, будучи министром иностранных дел, так рапортовал Якову Шиффу, директору банкирской фирмы в Америке «Кун, Лейб и К°», финансировавшей русскую революцию: «Мы едины с вами в деле ненависти и антипатии к старому режиму, ныне сверженному, позвольте сохранить наше единство и в деле осуществления новых идей равенства, свободы и согласия между народами, участвуя в мировой борьбе против средневековья, милитаризма и самодержавной власти, опирающейся на божественное право. Примите нашу живейшую благодарность за ваши поздравления, которые свидетельствуют о перемене, произведенной благодетельным переворотом во взаимных отношениях наших двух стран».
Много говорилось, насколько точно был выбран Лениным
Но эта победа — победа момента. Она могла уплыть из рук, растаять в руках, как будто ее и не было.
Гениальность Ленина не только в том, что он определил момент, когда можно захватить власть. В комнате с одеялами он совершил невозможное — нашел способ, как закрепить свою власть навсегда…
Первыми Декретами, принятыми съездом Советов сразу после переворота, были заложены основы для разрушения России как государства…
Сами по себе сформулированные в Декрете о мире предложения «начать немедленно переговоры о справедливом, демократическом мире, «без аннексий… и контрибуций» никакого практического значения не имели и не могли иметь, потому что Декрет не оговаривал, кто и с кем должен договариваться. Не определено было и то, как должны осуществляться переговоры. Предлагалось только вести переговоры открыто, ликвидировав все тайные соглашения и договоры.
Более того… После обращения ко «всем воюющим народам и их правительствам» Ленин вычеркнул из Декрета все упоминания о правительствах воюющих стран, и все предложения Декрета адресовались нациям, воюющим народам и полномочным собраниям народных представителей, которыми, как это доказали сами большевики, могли стать любые авантюристы…
И предложения эти говорили не столько о мире, сколько об устройстве мировой революции: «рабочие названных стран поймут лежащие на них теперь задачи… помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс от всякого рабства и всякой эксплуатации» {7} .
Разрушительная для России, как государства, сила этого Декрета была значительно усилена редактурой Владимира Ильича Ленина. Несколько точных купюр, незначительные поправки и — документы, задуманные как популистские декларации, обрели беспощадную силу грозного оружия. В ленинской редакции Декрет о мире превратился в декрет о гражданской мировой войне…
На наш взгляд, историки несколько преувеличивают роль соглашений, заключенных большевиками с немецким генштабом. Интересы немцев и большевиков в конце 1917 года и так совпадали по многим пунктам…
В первую очередь по вопросу о судьбе русской армии.
Германия стремилась уничтожить Восточный фронт, а большевики — демобилизовать еще не до конца разложившуюся действующую русскую армию, настроенную к ним не менее враждебно, чем к немцам.
Исходя из своих собственных интересов, советское правительство потребовало от главкома генерала Н. Н. Духонина «сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам».
Однако, по представлениям Николая Николаевича, подобные предложения могли исходить не от неведомо кем назначенных полномочных собраний народных представителей, а только от правительства, облеченного доверием страны, и он отказался исполнить приказ, за что и был растерзан латышами {8} , а на его место назначен не отличавшийся излишней щепетильностью прапорщик Крыленко.