Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Шрифт:
Это, конечно, чисто большевистская предусмотрительность — начать ликвидацию мятежа до его начала. Но никакой мистики тут нет, если допустить, что убийство Мирбаха действительно было сигналом, только не эсерам, а большевикам.
Эсеры к восстанию были не готовы, даже грозные воззвания их были приняты наспех, на том самом совещании в отряде Попова, на которое рвался Ф. Э. Дзержинский и на которое не пустили его.
Г. Е. Зиновьев, рассказывая по свежим следам об эсеровском восстании в Москве, с трудом скрывал
«Сначала мы спрашивали себя, что делать с ними? Ленин шутил: что делать с ними? отправить их в больницу для душевнобольных? дать Марии Спиридоновой брому? что делать с этими ребятами?» {259}
Что так рассмешило Григория Евсеевича Зиновьева?
Что так развеселило Владимира Ильича Ленина?
Поддавшись на провокацию, левые эсеры дали большевикам возможность назвать запланированное уничтожение — подавлением мятежа…
В. И. Ленин, как известно, ценил юмор и был большим мастером экспромта.
Вот и 6 июля, вдоволь повеселившись, он приказал расстрелять отряд Попова из пушек, благо в самом отряде Попова замки из орудий были предусмотрительно вынуты, и ответить на артиллерийский огонь «мятежники» не могли.
Народу в результате положили немало, кое-кого расстреляли, но главные лица, заварившие всю эту бучу, как и положено у большевиков, не пострадали.
Опять-таки сошлось и с праздниками. Вечером 6 июля верные большевикам латышские стрелки праздновали Иванов день. Свою гулянку они завершили достойным стражей революции образом…
«В ночь на 7 июля, — вспоминает тот же К. Х. Данишевский, — советские части железным кольцом охватили этот район (храм Христа Спасителя, Арбатская пл., Кремль, Страстная пл., затем Лубянская пл.). Латышские стрелковые части перешли в распоряжение Московского городского военкомата (военные комиссары тов. Берзин, Пече); временно по ВЧК тов. Дзержинского заменял тов. Петерс. Штабом руководил Муралов, всеми операциями — Подвойский (начальник войск гарнизона) и начальник Латышской стрелковой дивизии Вацетис.
Рано на рассвете, в 5–6 часов, 7 июля начался артиллерийский обстрел штаба левых эсеров. Судьба безумного мятежа была решена. К 11 часам эсеры были отовсюду загнаны в Трехсвятительский переулок. В 12 часов начинается паника в штабе мятежников. Они отступают на Курский вокзал по Дегтярному переулку, а также на Сокольники» {260} .
Левых эсеров в Москве громили латыши, а подавить организованное правыми эсерами восстание офицеров в Ярославле помогали большевикам находившиеся в Ярославле немцы.
21 июля мятежные офицеры сдались Германской комиссии по военнопленным. Немцы обещали считать пленных офицеров военнопленными Германской империи, но тут же передали их большевикам.
Все они были умерщвлены в так называемых «пробковых камерах», которые, как считается, чекисты впервые и применили в Ярославле. «Пробковые камеры» — это герметично закрытое и медленно нагреваемое
Жестоко было подавлено восстание и в Рыбинске, где 7 июля офицерский отряд полковника Бреде под личным руководством Савинкова штурмовал артиллерийские склады.
Заметим попутно, что сам ход этого восстания показывает, что Борис Савинков не столько руководил им, сколько стремился пристроиться к стихии мятежа.
Иначе не объяснить, почему выступления офицеров в Ярославле, Рыбинске, Муроме и Ростове произошли не одновременно, а последовательно, одно за другим, как будто специально для удобства подавления их…
Безудержная кровожадность чекистов была санкционирована самим Владимиром Ильичем Лениным.
Он требовал, чтобы и при разгроме левых эсеров в Москве чекисты тоже не жалели крови.
Еще когда латыши били из пушек по Трехсвятительскому переулку, Ленин разослал тогда по районным Совдепам Москвы телефонограмму: «…выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников. Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих. Арестованных не выпускать без тройной проверки и полного удостоверения непричастности к мятежу».
Телефонограмма В. И. Ленина — не с нее ли и списывались распоряжения Бориса Николаевича Ельцина в октябре 1993 года? — дает возможность вернуться к разговору о необыкновенной удачливости Якова Григорьевича Блюмкина.
Когда пьяные латыши начали бить по отряду Попова из орудий, среди «мятежников» началась паника.
«Меня отвели в комнату другого здания, где я встретил Дзержинского, Лациса и других человек двадцать, — рассказывал задержанный в качестве заложника Петр Смидович. — В нашу комнату все время входили и выходили матросы и солдаты. Первые относились враждебно, сдержанно и молчаливо. Вторые, наоборот, много говорили и слушали и склонялись или становились на нашу сторону. Но здесь все время царила растерянность, обнаруживалось сплошь полное непонимание того, что происходило. С первыми орудийными попаданиями паника охватила штаб и совершенно расстроила ряды солдат и матросов.
А после перехода в другое, менее опасное, как нам казалось, помещение не нас уже охраняли, а старалисьприходящие к нам группами солдаты у нас найти защиту от предстоящих репрессий» {261} .
И эсеры, и не эсеры начали тогда разбегаться.
Позабытый всеми Яков Григорьевич остался лежать с простреленной ногой во дворе лазарета.
Видимо, за пьянкой латышские стрелки не успели прочитать телефонограмму Ленина, и когда ворвались в Трехсвятительский переулок, главного героя мятежа они не узнали.