Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
Все это действительно осуществилось в России: сначала — в 1905–1907 годах, а совсем полномасштабно — в 1917–1918. Но лавры за это достались другому деятелю — тому самому, кому и соорудили Мавзолей на Красной площади.
Тем не менее, и заслуги великого Чернышевского немногим уступают заслугам великого Ленина:
«При освобождении крестьян полемика Чернышевского с бывшим профессором политической экономии Вернадским и другими русскими экономистами выяснила многое редакционной комиссии, и я думаю, что собственно Чернышевскому обязана Россия, что положение 19 февраля не уничтожило общину» [336] — писал один из соратников Чернышевского Н.В. Шелгунов, [337] имея в виду журнальные дискуссии Чернышевского в 1857–1858 годах с И.В. Вернадским, Н.В.
336
Н.В.Шелгунов. Первоначальные наброски. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников, с. 178.
337
Н.В. Шелгунов (1824–1891): до отставки в 1862 г. — полковник корпуса лесничих; литератор, сохранявшийся в легальной российской журналистике и одновременно за кулисами революционного подполья с кануна 1861 года вплоть до цареубийства 1 марта 1881 и некоторое время позднее.
Шелгунов прав, но чересчур категоричен: не один Чернышевский старался влиять в данном направлении: знаменитый Гакстгаузен, певец Николаевского социализма, также приложил к этому руку — мы уже упоминали о его активности при подготовке российской реформы. В 1858 году Гакстгаузен выпустил специальную брошюру, в которой призывал сохранить общину, имеющую огромное значение «для всего мира и для России в особенности». Именно она произвела сильнейшее впечатление непосредственно на Ростовцева. [338]
338
Н.М. Дружинин. А. Гакстгаузен и русские революционные демократы. // Избранные труды: Революционное движение в России в XIX в. М., 1985, с. 445–446.
Сам же Чернышевский в своих статьях 1857–1858 годов по существу на веру принял тезис Гакстгаузена о том, что русская община действительно воплощает собою мечтания западных социалистов: «Порядок дел, к которому столь трудным и долгим путем стремится теперь Запад, еще существует у нас в могущественном народном обычае нашего сельского быта. /…/ да не дерзнем мы посягнуть на общинное пользование землями, — на это благо, от приобретения которого зависит благоденствие земледельческих классов Западной Европы. Их пример да будет нам уроком». [339]
339
Е.А. Мороховец. Указ. сочин., с. 97–98.
Доводы этих убежденных социалистов различного толка вполне убедили реформаторов в том, что укрепление общины позволит сохранить и политическое спокойствие, идеалом которого почиталась Николаевская Россия.
Таким образом, под дальнейшее экономическое развитие России была заложена мощнейшая мина замедленного действия, взрыв который и вылился в революцию 1917 года!
Сама же по себе политическая ситуация в России нисколько не казалась идеальной ни Чернышевскому, ни многим другим.
В 1859–1860 годах многим уже начинало казаться, что готов и пожар крестьянской революции, и искра в образованном обществе, готовая его поджечь. Все дворяне, убедившись, что крепостных у них действительно готовятся отобрать, обнаружили вдруг в себе отчаянных революционеров.
Вот типичный для того времени рассказ Н.А. Добролюбова, [340] пересказанный позднее Чернышевским одному из его соратников по каторге: «Идет однажды Добролюбов по улице, встречает полковника (Николай Гаврилович назвал фамилию, но я ее не помню; кажется, Пузыревский), с которым был немного знаком. Полковник говорит ему: «Мне надо бы найти репетитора для мальчика — арифметику ему преподавать; не имеете ли кого-нибудь в виду?» — «О! многих имею; хотя бы, например…» Полковник перебивает Добролюбова: «Постойте, постойте! я не упомянул: нужно такого, чтобы преподавал в революционном духе». Добролюбов руками развел: «Арифметику в революционном духе?.. Нет, такого в виду не имею». В конце концов полковник скрепя сердце примирился с беспартийным преподавателем арифметики». [341]
340
Н.А.
341
С.Г. Стахевич. Среди политических преступников. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников, с. 339.
В данном эпизоде упомянут, очевидно, подполковник генерального штаба Н.Г. Писаревский, о котором писал Д.А. Милютин, имея в виду примерно то же время — 1860–1861 годы: «Дошло до того, что даже правительственные издания заразились обличительным духом, не исключая и органов военного ведомства. «Военный Сборник» одно время совершенно вдался в обличительную литературу, и подобно другим журналам, хватил через край. Но что в особенности поразило меня — это издание «Русского Инвалида», переданное в частные руки на арендном праве подполковнику Писаревскому, которого я знал прежде по его специальным занятиям физикою и фотографиею. Это был человек неосновательный, шаткий, легко увлекающийся; под его именем редакция «Инвалида» составилась из группы молодых социалистов и пропагандистов, и таким образом военнаягазета, украшенная двухглавым орлом в заголовке, основанная с патриотическою целью в пользу раненых, сделалась органом социалистической пропаганды!» [342]
342
Воспоминания Д.А. Милютина, с. 42–43.
Летом 1859 года Чернышевский ездил в Лондон к Герцену — утрясать отношения и согласовывать будущие планы.
С 1859 года в дворянских собраниях стали раздаваться прямо-таки революционные выступления. В ответ в ноябре 1859 Министерство внутренних дел привело в действие постановление Главного комитета, утвержденное царем, о запрещении обсуждать крестьянский вопрос на дворянских собраниях. В свою очередь, дворянские собрания повсеместно приняли адрес, в котором заявлялось о праве собраний обсуждать любые вопросы.
А.М. Унковский, предводитель тверского дворянства, был известнейшим публицистом, активно агитировавшим против крепостного права: он считал, что использование наемного труда в поместьях значительно выгоднее и эффективнее — ниже мы покажем, насколько он ошибался. Будучи настолько прогрессивным и либеральным, он, разумеется, имел массу недругов среди собратьев по сословию, в том числе и в своей Твери. Интересно, что правительство (а Н.А. Милютин уже состоял товарищем министра внутренних дел!) избрало именно Унковского, подписавшего соответствующий адрес Тверского дворянского собрания, в качестве козла отпущения за строптивость всего российского дворянства.
В феврале 1860 Унковский был отстранен от должности и вместе с двумя другими дворянами по доносу, ни на чем не основанному, был отправлен в ссылку без суда административным порядком. Тверскому дворянскому собранию велено было тотчас произвести новые выборы предводителя.
Подобный произвол властей, как всегда, породил симпатии к несправедливо гонимым — примерам такого рода несть числа в истории России! Унковский, разумеется, стал невероятно популярен. За исключением двух, все остальные уезды Тверской губернии забаллотировали всех кандидатов, которые сами не отказались от баллотировки, и таким образом выборы не могли состояться. Унковский и его товарищи были помилованы в августе 1860, но им был запрещен еще в течение некоторого времени въезд в их собственные имения. Лишь после этого тверское дворянство приступило к новым выборам. [343]
343
И. Энгельман. Указ. сочин., с. 398–399.
Трудно избавиться от впечатления, что это был цирк того же рода, что был проделан двумя годами ранее с Кавелиным. С одной стороны, правительство демонстрировало свою относительную твердость — и несмотря на неутихающие страсти, впредь местные дворянские лидеры уже не столь решительно следовали примеру своих тверских собратьев. С другой стороны, такая реклама вновь заставила обратить внимание на конкретные соображения одного из решительнейших противников крепостничества — на этот раз Унковского. Это был снова двойной удар, нацеленный и на поддержание спокойствия, и на пропаганду принципов реформизма!