Трагедия русского Гамлета
Шрифт:
Много было говорено о тиранских намерениях, которые Павел будто бы питал против своего семейства. Рассказывали, что он хотел развестись с императрицей и заточить ее в монастырь. Если бы даже Мария Феодоровна не была одной из красивейших и любезнейших женщин своего времени, то и тогда ее кротость, благоразумие и уступчивый характер предотвратили бы подобный соблазн. Утверждали, будто он просил совета у одного духовного лица, и когда это последнее, приведя в пример Петра Великого, одобрило его намерение, государь обнял его, тотчас возвел в сан митрополита и поручил ему склонить императрицу сперва убеждениями, а потом угрозами. [186] Стоит только припомнить хотя бы один достоверный анекдот о чулках, которые Павел с такою любовью принес своей супруге, чтобы признать этот рассказ за выдумку. Людей вспыльчивых, не умеющих сдерживать себя при посторонних, принимают за дурных мужей, между тем как весьма часто именно такие люди наиболее любимы женами, которые лучше кого-либо знают их характер.
186
С.-петербургский архиепископ Амвросий (Подобедов, 1742–1818) пожалован митрополитом 10 марта 1801 г., накануне смерти императора Павла.
Толстой Ю. В. Списки архиреев… СПб., 1872. С. 18.
Одинаково сомнительным
Она была выдана замуж за палатина венгерского, [187] который любил ее искренно. Император Франц [188] оказывал ей также величайшее благорасположение, и это обстоятельство послужило первоначальным поводом к той ненависти, которую возымела к ней безгранично ревнивая императрица германская. [189] К этому присоединилась еще другая, не менее важная причина. Красота, приветливое обхождение и благотворительность великой княгини очаровали венгерцев, в национальном одеянии которых она иногда являлась публично. Она покорила себе все сердца, и так как этот храбрый народ уже и без того нетерпеливо переносил господство Австрии, которая для Венгрии часто бывала не матерью, а мачехой, то в нем возникла и созрела мысль, при содействии Павла, совершенно отделиться от Австрии и возвести на венгерский престол великую княгиню Александру Павловну или, скорее, ее сына. Это было известно великой княгине, и она не без колебания изъявила на то свое согласие. Графиня Ливен также знала об этом предположении, но остерегалась преждевременно сообщить о нем императору из опасения, чтобы он, по своему обыкновению, не воспламенился и не послал бы тотчас свои войска в Венгрию.
187
Венчание великой княжны Александры Павловны с эрцгерцогом Иосифом, палатином венгерским, происходило в Гатчине 19 октября 1799 г.
188
Император Франц (1768–1835).
189
Императрица Мария-Терезия (1772–1807), дочь неаполитанского короля Фердинанда I и вторая супруга императора Франца.
Там уже раздавались карточки, по которым соумышленники узнавали друг друга. На этих карточках представлена была в середине колыбель ожидаемого ребенка; гений Отечества парил над ней; возле колыбели розовый куст, окруженный тернием, — намек на страдания великой княгини, — а на этом кусте несколько роз, из коих одна, великолепно распустившаяся, обозначала Александру Павловну; из другой же выходило коронованное дитя в пеленках, с надписью: «Dabinus coronam». Одну из этих карточек видели в Петербурге.
Венский двор узнал обо всем этом, и учреждено было за великой княгиней строгое наблюдение, сопровождаемое всевозможными огорчениями, которые, по приказанию германской императрицы, доходили до самых мелочных оскорблений. Говорят, что даже во время нездоровья великой княгини, несмотря на предписание доктора о соблюдении известной диеты, ей отпускали самую вредную пищу. Однажды ей захотелось иметь ухи, и она не могла ее получить. Священник ее должен был сам пойти на рынок и купить рыбу, которую принес под своей широкой рясой. [190]
190
Духовник великой княгини Андрей Афанасьевич Самборский (1783–1815).
Он оставил записку о пребывании великой княгиня в Венгрии, напечатанную в газете «День», 1862, № 37.
Я. К. Грот в примечаниях к соч. Державина, ч. II, с. 583 и 727.
Всего знаменательнее было неотступное требование императрицы, чтобы супруга палатина переехала для своих родов в Вену. Тогда Александра Павловна стала опасаться за свою жизнь и написала графине Ливен трогательное письмо, в котором предсказывала, что если ее принудят разрешиться от бремени в Вене, то и она и ее ребенок сделаются жертвами этого распоряжения.
Можно себе вообразить, до какой степени это письмо встревожило графиню Ливен, которая поистине любила принцессу, как дочь. В своем смятении она обратилась к графу Палену; он ей сказал, что ее обязанность представить это письмо императору. Она это исполнила. Павел рассердился и самым положительным образом объявил палатину, что принцесса должна разрешиться от бремени там, где сама пожелает. Тут уж более не смели принудить ее к переезду в Вену, хотя перед тем грозили ей употреблением силы. Она родила в Офене, окруженная верными слугами, и все-таки умерла. [191] На основании всего предшествовавшего возникли мрачные догадки. Графиня Ливен полагала, что при таких обстоятельствах смерть Александры Павловны могла быть и естественной; но многие, вспоминая Раштадтское происшествие, [192] утверждали, что императрица германская доказала, на что она была способна.
191
Великая княгиня родила в марте нов. стиля 1801 г. Ребенок жил только несколько часов (дочь, названная Паулиной).
Умерла великая княгиня 4 (16) марта 1801 г.
Известие о ее смерти получено в С.-Петербурге 20 марта 1801 г. (кам. — фур. журнал), т. е. после кончины императора Павла.
192
28 апреля 1799 г. французские уполномоченные, бывшие на конгрессе в Рапггадте, изрублены были близ этого города австрийскими гусарами.
Императору Павлу ставили в упрек, что почти ко всем тем, которые некогда окружали его мать, он питал нерасположение, одинаково распространявшееся на виновных и невинных и нередко побуждавшее его обращаться не по-царски с вернейшими слугами государства. Упрек этот был справедлив.
Еще императрица Екатерина имела намерение воздвигнуть памятник фельдмаршалу Румянцову. [193] Она приказала написать к нему чрез Сенат, чтобы он сам выбрал в Петербурге или Москве место, которое должно было быть украшено его статуей и на котором в то же время должны были выстроить великолепный дворец для его семейства. Скромный старец отказался от этого и умер, довольствуясь внутренним сознанием, что заслужил
193
Граф Петр Александрович Румянцов-Задунайский (1725–1796).
194
Граф, с 1797 г. князь Александр Андреевич Безбородко (1747–1799).
195
Граф Николай Петрович Румянцов (1764–1826), возведен в государственные канцлеры 19 сентября 1809 г
Тем не менее Безбородко, почитавший покойного фельдмаршала своим благодетелем, воспользовался благоприятным случаем, чтобы доложить государю о бывшем предположении, и государь несколько дней спустя обратился к графу Румянцову со словами: «Я воздвигну памятник вашему отцу». Как известно, он сдержал свое обещание; но вместо статуи сооружен был на плац-параде ничтожный обелиск. [196] При случае он также сказал графу Румянцову, что и дворец будет выстроен; но впоследствии об этом не было и речи. Павел забыл, что громкое и торжественное признание государственных заслуг приносит еще более чести самому монарху, чем его подданному.
196
Повеление о постройке этого обелиска дано было архитектору Бренна весной 1798 г.; в январе 1799 г. он был окончен и стоял на Царицыном лугу, у Невы. В 1820 г. перенесен на нынешнее место, против 1-го кадетского корпуса, где Румянцов получил первое воспитание.
По-видимому, не столь основательно обвиняли Павла в том, что он неприлично обращался с духовенством. Если и справедливо, что он однажды сослал одно духовное лицо за то, что в проповеди, произнесенной им в придворной церкви, восхвалялось прежнее царствование с порицающими намеками на нынешнее, то подобное происшествие, часто повторявшееся в других государствах, было, конечно, заслуженным наказанием для дерзкого проповедника.
Но еще неосновательнее толкуют, осуждая награждение духовных лиц орденами. Высший глава их, по справедливости высокоуважаемый митрополит Московский Платон, [197] возвратил пожалованный ему орден под тем предлогом, что его обет, устав Русской церкви и несколько других причин запрещали ему носить светский знак отличия. Он был немедленно вызван в Петербург; но еще на дороге получил, в отмену прежнего приказания, повеление отправиться на жительство в небольшой город близ Москвы. Прибыв сам в Москву на коронацию, император хотел было призвать другое духовное лицо для совершения этого торжественного обряда. Но ему это так серьезно отсоветовали, во внимание к глубокому уважению, коим пользовался Платон в народе, что он нашелся вынужденным уступить. Достойный старец, без орденов, венчал своего императора на царство, и все превозносили эту твердость; [198] но были ли эти похвалы справедливы? Ордена суть не что иное, как признаки заслуг, оказанных Отечеству. Разве духовное лицо не может их заслужить? И, если оно их заслужило, может ли оно из гордости, скрывающейся под смирением духовного звания, гнушаться тех отличий, которые жалует ему государь? Можно ли назвать светским то, что обозначает одну из прекраснейших, Богом предписанных обязанностей? Рассудок благородного старца введен был в заблуждение предвзятыми понятиями; одна только необычайность случая поставила его в недоумение, потому что вообще он был муж по сердцу Божию. Когда он изредка приезжал из Троице-Сериевой лавры в Москву, народ окружал его, как святыню. Однажды приехал он, чтобы отслужить обедню, и нашел церковь осажденной бесчисленной толпой, которую не пускала полиция. На вопрос его: «Почему?» — ему отвечали, что церковь уже переполнена знатнейшими лицами города. Он рассердился и сказал весьма громко: «Я столько же пастырь бедных, как пастырь богатых».
197
Платон Левшин, митрополит Московский (1737–1812), был законоучителем Павла как великого князя.
198
Митрополит Евгений в «Словаре историческом о духовных писателях» (СПб., 1827, II, 179) пишет:
«По вступлении на престол государя императора Павла I он (Платон) получил в 1797 г. марта 21-го ордена александровский и андреевский… В 1809 г. августа 30-го пожалован владимирским орденом 1-го класса».
Бантыш-Каменский (Словарь, 1817, II, прибавл., с. 20) сообщает следующие подробности:
«Он (Платон) явился во дворец (в Москве) 21 марта (1797 года). Внесен был орден Св. ап. Андрея Первозв. Платон отказывался от этой почетной награды, говоря, что «желает умереть архиереем, а не кавалером»; но император возложил на него ленту и на все убеждения отвечал, что «он о том довольно рассуждал, требует исполнения его воли». — Коронование совершилось 5 апреля. Митрополит Новгородский Гавриил первенствовал при этом священном обряде; митрополит Московский представлял второе лицо».
Носил Платон Андреевский орден при короновании или нет, Бантыш-Каменский не говорит; но можно почти наверное отвечать утвердительно.
Народ обрадовался. Неудивительно, что после таких поступков народ был к нему привязан и высоко почитал его и что совет, данный государю беречь такого человека, был вполне разумен и правдив.
Но подобные советы ему редко давались. Обыкновенно всякий искал, как бы подладиться к его подозрительному нраву, как бы выставить чужую дерзость, чтобы придать более цены собственному подобострастию и выманить подарки от государевой известной щедрости.
Наконец утверждали, что, когда государь был в дурном расположен и духа, не следовало ему попадаться на глаза под опасением за честь и свободу. Это была низкая клевета, как я в том убедился из неоднократного собственного опыта. Наблюдения мои внушили мне доверие к характеру государя, и я полагаю, что некоторая скромная смелость и прямой взгляд спокойной совести никогда не были ему неприятны. Только робость и застенчивость перед ним могли возбудить его подозрительность, и тогда, если к этой подозрительности присоединялось дурное расположение духа, он в состоянии был действовать опрометчиво. Поэтому я поставил себе за непременное правило никогда не избегать его присутствия и, когда я с ним встречался, непринужденно останавливался и скромно, но прямо смотрел ему в глаза. Не раз случалось со мной, когда я находился в одной из его комнат, что лакеи вбегали впопыхах и кричали как мне, так и другим, что император идет и что мы должны поскорее удалиться. Обыкновенно исчезала большая часть присутствовавших, часто даже все; я один всегда оставался. Государь, проходя мимо меня, иногда просто кивал мне, но чаще всего обращался ко мне с несколькими милостивыми словами.