Трактат о лущении фасоли

Мысливский Веслав

Когда мы жили в этом бараке, кровати были железные, двухъярусные, шкаф один на шестерых. Туда можно было повесить разве что костюм, если у кого имелся. Остальные вещи мы хранили в чемоданах под кроватью или в коробках от папирос, печенья. А уж вешать занавески на окна, не говоря уже о шторах — такое и в голову никому не пришло бы. Мыла или нового полотенца иной раз не допросишься. Мы купили кусок ситца и по вечерам затягивали окно. Или вот зеркала взять... Зеркала были только в общей ванной и большей частью битые. Перед таким, разбитым, приходилось и бриться, и причесываться или, к примеру, прыщи выдавливать, галстук по воскресеньям повязывать. Если человек хотел себя увидеть, то выходило, что он состоит из осколков,

как эти зеркала. Специалистам выделили часть столовой, ту, где окна, и столики у них были отдельные. Как бы они ни опаздывали, эти столики их ждали. Никто не имел права за них садиться. Бывало, у нас все столики заняты, и даже если ты торопишься, потому что работа горит, приходилось ждать, пока кто-нибудь доест — а те пустуют. Иной раз за спиной обедающих не один-два человека, а целый десяток выстроится. Еще и подгоняют: мол, ешьте быстрее, так что некоторые назло старались помедленнее. Это ужасно бесило: голодные, план горит, а тут, как нарочно, пустые столики. Вдобавок специалисты нередко приходили, когда в столовой уже почти никого не оставалось — сколько же человек к тому времени могло поесть за их столами?! Случалось, кто-нибудь не выдерживал и возвращался на работу голодным. Перехватит селедку или яйцо в буфете, кусок колбасы, хотя колбаса редко бывала, и обратно — уже, по крайней мере, не голодный, а полуголодный.

И в одного из тех, что сидели за этими столиками, она влюбилась, представляете? Причем на глазах у всех, в первый же день. Он пришел, сел, а она подала ему суп. Он посмотрел на нее, и она не покраснела, а тоже посмотрела. Некоторое время они глядели друг на друга, и вся столовая замерла. Даже те, кто уже нес ложку с супом ко рту или мясо, картошку на вилке, — остановились и затаили дыхание. Они тут хватают ее за косу, говорят, что, мол, панна Бася, или Басенька, сегодня очень красивая, а этот явился невесть откуда — и она даже не краснеет.

Он тоже держал в руке ложку, но еще не успел опустить ее в суп, словно не мог оторвать глаз от нее, стоявшей рядом, а может, перестал ощущать голод. И она тоже не могла оторвать от него глаз. Хотя уже поставила перед ним тарелку с супом и должна была отойти, как отходила от каждого, поставив тарелку. Опомнилась только тогда, когда кухарка высунулась из окошка кухни и окликнула:

— Баська, не стой там! Бери тарелки!

Она сказала:

— Приятного аппетита.

Никому из нас она никогда не желала приятного аппетита.

А он ей:

— Спасибо. Наверняка это очень вкусно.

И проводил ее взглядом, до самой кухни. Ел суп — и как будто не ел. Помню, в тот день давали крупник. Вы любите крупник? Я терпеть не могу. С детства. Съесть тарелку крупника — это всегда была для меня мука мученическая. Потом она принесла ему второе, и он даже не взглянул на тарелку. Взял в руку ее косу, но не так, как другие, а подхватил всей ладонью из-за ее спины и подержал, словно взвешивая — не из золота ли. А она не стала вырываться, как обычно бывало.

— Где же это такие косы растут? — спросил он.

Кто из нас сумел бы ответить, где растут такие косы? А она даже не покраснела. Глядела на него так, словно ей все равно, что он сделает с ее косой, словно готова позволить ему сделать с ней все, что угодно. Обернуть вокруг своей шеи, отрезать кусочек, расплести — она не станет вырываться. Сказала только:

— Ешьте, пожалуйста. Остынет.

А он:

— Я люблю холодное.

И этим он тоже отличался от всех нас, ведь никто из нас не сказал бы, что любит холодное. Мы, если что-то оказывалось недостаточно горячим, немедленно принимались скандалить:

— Почему суп остывший?! Почему картошка как будто вчерашняя? Почему мясо холодное, мало того что одни жилы?! Панна Бася, скажите им там, на кухне! Заберите тарелку, пусть подогреют!

А этот, видите ли, любит холодное. На стройке,

в столовой — и холодное. Не знаю, кто в тот день нормально пообедал. Я даже не помню, что было на второе. Небось котлеты, потому что в основном нас кормили котлетами. Больше хлеба, чем мяса, но называлось котлеты.

Вы думаете, что она, как говорится, разбила мне сердце? Да, мне было больно. Я не доел второе. Пошел работать. Хотя и работа не шла. Но в конце концов я утешился мыслью, что пережду. Они установят оборудование в холодильном цеху, он уедет, а я останусь. Надо только набраться терпения. Впрочем, мне не очень верилось, что вот так, в один день. Она подала ему суп, второе — и готово.

Однако с того дня она изменилась до неузнаваемости. Смотрела и не видела. Даже когда ей говорили: панна Бася, или Басенька, добрый день, иной раз не отвечала. А когда ставила перед нами тарелки, казалось, ей все равно, кто сидит за столом. Она знала столовую наизусть, могла бы пройти между столиками в темноте, и вдруг начала путаться. За тем столом ждали дольше, а она сначала нам подаст. Прежде никогда не ошибалась, кого в каком порядке обслужить. Помнила чуть ли не поминутно, кто пришел первым, кто где сел. Бывало и наоборот. Мы ее зовем: сюда, сюда, панна Бася, Басенька, мы раньше пришли. А она окинет нас задумчивым взглядом и несет еду тем, кто пришел позже. Или подаст второе тому, кто еще супа не ел, а это второе ждут за другим столиком, причем ближе к кухне.

Можно влюбиться с первого взгляда, но чтобы так? Все знали, когда он появлялся в столовой. Если она в этот момент несла кому-нибудь суп или второе, поднос у нее в руках начинал дрожать, тарелки позвякивали, а ставила она их так, словно хотела бросить. И сразу бежала к окошку за супом для него. Он еще суп не доел, а она уже несет второе. Это нам, съев суп, приходилось ждать, пока она всем первое раздаст. Иной раз мы принимались стучать вилками по тарелкам: мол, где второе? А ему ждать не приходилось.

Вы бы ее видели, когда он долго не приходил. Казалось, это не она ставит тарелки на стол, а ее руки. Она даже не видит, что эти руки делают. Не девушка, а воплощенная мука ожидания. Ставит тарелки, а глаза то и дело устремляются к двери. Скажу вам: мы ели, а эта ее тоска и нам передавалась, через ложки, вилки, ножи.

И вдруг — он. Мы обедаем, никто на дверь не смотрит, но по ней сразу видно, что пришел. Она сразу становится оживленной, начинает улыбаться. Словно кто-то жизнь в нее вдохнул. Коса раскачивается. Глаза сияют и словно бы стали ярче. Она почти танцует между столиками. Казалось, сейчас сорвет с головы эту косу, воткнет в вазочку и поставит перед ним на столик, чтобы ему обедалось приятнее.

И это только то, что мы наблюдали в столовой. Часто можно было увидеть, как они идут, держась за руки. Или он ее обнимает, а она к нему прижимается. Кто-нибудь им поклонится, так он за двоих здоровается, потому что она никого не видит. Надо сказать, он был любезен. Не заносился. Если требовалась помощь, моя, электрика, или кого-то еще, всегда попросит, подождет, пока мы свою работу закончим. Знал, как обращаться с людьми, чтобы его любили. И мы его, можно сказать, любили.

А в ней, казалось, нарастало нетерпение. В столовой приберет, а на кухне уже, к примеру, не хочет помогать мыть посуду, торопится. И потом можно увидеть, как она ждет его с работы. Обычно она ходила туда-сюда по другой стороне дороги, напротив стройки. Или даже вдоль забора, у самой сетки. Хотя там не было никакой тропинки, только кучи земли, оставшейся от строительства. Вот по этим кучам, иногда придерживаясь за сетку, она и гуляла. А увидев, что он вышел, бежала так, что коса билась о спину. Иногда снимала туфли и босиком бежала, чтобы успеть. До ворот было слишком далеко, поэтому она пролезала через ближайшую дыру в ограде. Там было много дыр — через них со стройки воровали.