Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
– Какие деньги? – спросил начальник.
Панин молчал и смотрел поочередно то на начальника, то на Климова.
– Николай жуликам деньги в долг дает, под проценты, – сказал Климов и улыбнулся. – Я вам потом объясню, Николай Федорович.
– Рассказывай, извини, что перебил.
– Я это к чему говорю? К тому, что все под подозрением, и Лавров не исключение. Он ближе, ему и труднее.
– Очень толково ты все объяснил. – Начальник поднялся, взял стул и пересел ближе. – Ты, случайно, Павла Антонова не знаешь?
– Пашка Америка, – пояснил
– Известная личность. Карманник.
– Жаль, что карманник. – Начальник хрустнул пальцами и вздохнул. – Я в германскую с его отцом в окопах бок о бок сидел. Хороший мужик был.
– А Пашка тоже парень неплохой, – быстро сказал Панин, – меня ненавидит – аж зубы скрипят. Это за мои ростовщические привычки. Да и к налетчикам он не благоволит.
– Василий, ты напомни мне об Антонове, когда развяжемся с бандой. Не забудешь? – Начальник повернулся к Панину. – Как я тебя понял, Коля, дела у вас хороши, да не очень. Хозяина нащупать вы не можете. Серого надо брать с поличным, а он на дело не пойдет, пока вас не обнаружит. Источник информации продолжает оставаться неизвестным. Так?
– Уверен, что хозяин в трактире ни разу не появлялся, иначе если не я, то Лавров бы его засек наверняка.
Климов смотрел на Панина, слушал его рассуждения и не переставал удивляться. Куда девался рыжий мальчишка? О ходе разработки докладывал молодой, но рассудительный и даже осторожный сотрудник. Слушал внимательно, не рубил сплеча, говорил медленно, взвешивал каждое слово. И начальник на Николая смотрит серьезно, рассуждает, советуется с ним. Сидят, как равные, выставили упрямые лбы, прямо совет старейшин.
– Почему ты думаешь, что хозяин Серого должен явиться со стороны? – второй раз спросил начальник. – Может, он все время рядом, в той же банде, но не показывает своего старшинства, держится в тени?
– Рядом? – Панин наморщил лоб, и так невелик был у него запас морщин, что он сразу опять стал мальчишкой. – Рядом, рядом, – твердил он. – Это мы не сообразили, надо подумать.
– Подумай, Коля, а пока что честно, как отцу, скажи: сколько, по-твоему, шансов на успех? Учти, что мы с ними меняться людьми не можем. За одного Фалина десять бандитских групп необходимо взять.
Было видно, что ему трудно далось это признание.
– Сейчас не могу ответить на этот вопрос. В ближайшие сутки риск минимален, а завтра я приду и скажу, что и как. Есть у нас с Михаилом один план, но сегодня говорить о нем рано.
– Видал, Василий, как рассуждает? Может, отозвать обоих ребят? Серый поймет, что мы сняли людей, и рванется на дело. Мы его и возьмем.
– Где вы его возьмете? Москва большая. А главарь? Нет! – Панин упрямо наклонил голову и смотрел на начальника так, будто хотел его загипнотизировать. – Михаил предвидел такой оборот и велел передать: «Не для того погиб человек, чтобы мы отступили».
– Ну если Михаил так сказал, – начальник встал и развел руками, – тогда подождем до завтра. – Он подошел к Панину и вытянулся по стойке смирно. – Спасибо, что привез
Минуты две все молчали, потом Панин пробормотал:
– До завтра, – и пошел к дверям. На пороге он остановился, секунду помедлил и осипшим голосом сказал: – Еще Михаил велел передать, что готов нести уголовную ответственность, но Свисток умрет до задержания шайки.
Климов хотел его вернуть, но Панин был уже на площадке, гулко хлопнула дверь парадного, и стало ясно, что догнать его не удастся.
Глава седьмая. Тезки
Когда ему было девять лет и прислуга называла его «барчуком», а матушка «лапонькой», случилось так, что он спас жизнь беглому каторжнику. Он не знал, кто этот грязный, дурно пахнущий человек, неожиданно появившийся у задних дверей барского дома. Он только что прочитал «Отверженные» и, увидев бродягу, не испугался, а, услышав на улице свистки полицейских, взял незнакомца за руку, отвел его в детскую, потом спрятал на чердаке и кормил неделю. Он ни о чем не расспрашивал этого человека и молча сделал, что считал нужным: притащил на чердак кипяток, мыло и ножницы, отцовский костюм и бумажник, а обнаружив однажды отсутствие своего гостя, так же молча уничтожил следы его пребывания и через несколько дней забыл. Этой забывчивости помогли события, свергнувшие царя и отобравшие у родителей «лапоньки» особняк, положение и средства к существованию.
Он понял, что к особняку возврата нет, сначала только морщился на стенания и жалобы стариков, а потом ушел от родителей. Переход от полного благополучия к лишениям и ожесточенной схватке за существование дался ему сравнительно легко. На улице он оказался сильнее, умнее, а главное, озлобленнее своих сверстников. Взрослые, которых он встречал на своем пути, обогащали его жизненный опыт. Он понимал, что если хочет осуществить свою мечту, то должен учиться. Нашлись люди, которые ему помогли.
К восемнадцати годам определился его характер – расчетливый, смелый, решительный и жесткий. Он выбрал свой путь раз и навсегда.
Как-то брел он по Сухаревке, обдумывая предстоящее дело, и натолкнулся на какого-то мужчину, сделал шаг в сторону, но мужчина загородил ему дорогу и свистящим шепотом сказал:
– Харю-то подыми. Брови у тебя знаменитые, на всю жизнь запомнил. Узнаешь?
Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспомнил.
– Жан Вальжан, – сказал он, быстро прикидывая, что можно извлечь из неожиданной встречи.
– Какой еще Жан? Зови, как все, Коброй. Мужиком стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем признал. Да, как зовут-то тебя, барчук?
– Михаил.
– Хорошее имя, – просипел Кобра. – Пойдем, Михаил, обмоем встречу.
На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно его выслушал и просипел:
– Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь пристать к верным ребятам? Попробую. Когда-то я был хозяином на московских малинах.