Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
Только Сынок, оценивая талант маэстро, почувствовал мгновение, когда силы его были действительно на исходе, и крикнул:
— Ап! — и смягчил падение старого клоуна.
Деликатно отводя взгляд от задыхающегося артиста, Сынок сказал:
— Меня не приглашают в Вену и Париж, маэстро. Я пытаюсь сделать номер, который без стыда можно работать в провинции, — он понизил голос и еле слышно прошептал: — Напоминаю, маэстро,
— Готовить номер для провинции? — Эль взмахнул руками и шагнул к кулисам, но Сынок и второй клоун повисли на нем.
— Маэстро!
— Эль, я умоляю!
— Хорошо, — Эль вернулся, заломил руки и торжественно произнес: — Ты не бездарен, со временем, возможно... Но показывать тебя людям в таком виде?.. Зачем ты ползешь на эту веревку? Ради чего? Кто поверит в твою борьбу? — он начал длиннющим пальцем сверлить свой полированный лоб и вдруг закричал: — Эврика! Тебя может спасти Ева! И она должна быть Евой, а не балаганной подделкой. И Ева встанет здесь! Тогда, о боги, твое жалкое фиглярство люди простят. Любовь! Человек сражался с мельницами, преследовал стадо баранов... — Эль взглянул на хлопающего глазами Сынка, махнул на него рукой. — Шпана. Где ты возьмешь Еву?
— Даша, — позвал Сынок и крикнул: — Даша! Ты здесь?
— Не ори, — Даша вышла на манеж.
— Здравствуйте, — саркастически произнес Эль, кланяясь.
— Привет, — умышленно грубо ответила Даша, кивнула, повернулась к Сынку. — Чего тебе?
— Понимаешь, — Сынок замялся, он обещал Мелентьеву попытаться устроить Дашу в номер, знал, что Сурмин приведет Дашу на репетицию, договорился в основном с маэстро, но что говорить Даше и как вести себя дальше, не имел понятия.
— Ты здорово... там, — Даша указала наверх. — А вы, — девушка замялась, решительно тряхнула бронзовыми кудрями, — маэстро. Раньше я злилась, когда слышала это слово. Маэстро. — Даша прислушалась, взглянула на Эль-Бью и рассмеялась. — Маэстро.
— Пройдитесь, пожалуйста, до кулис и обратно, — сказал Эль.
— Куда?
— Пожалуйста, дойдите вон до той пыльной занавески, — Эль указал на портьеры, — и вернитесь обратно.
Даша гордо вскинула голову, решив, что над ней подшучивают, хотела ответить резко, но Сынок обнял ее за плечи и шепнул:
— Тебе не трудно? Для меня. Я же живой! Ты говорила, что выполнишь любую мою просьбу.
Даша не понимала, чего от нее хотят, она отстранила
— Можете не ходить, спасибо, — сказал Эль.
— Белое платье, узкий лиф, шлейф, каблук. Корона, — сказал маленький клоун.
— Открытое трико, короткий плащ, каблук, волосы не трогать, — возразил Эль.
— Вы возьмете Дашу? — Сынок схватил Эля за руку.
Степан Сурмин взглянул последний раз на Дашу, Сынка и клоунов, которые, жестикулируя, спорили, одернул гимнастерку и через служебный ход вышел на улицу.
Субинспектор Мелентьев был, как обычно, одет тщательно, свежевыбрит и лицом бесстрастен. Он сидел в кабинете за огромным пустым столом и ждал своего нового начальника — Степана Петровича Сурмина.
Костю Воронцова похоронили. Волохов, как и положено начальнику, сказал речь, из которой субинспектору стало ясно, что Костя был душой светел, долг свой перед людьми понимал правильно и молодые должны брать пример с безвременно ушедшего товарища.
Якова Шуршикова, некогда грозного Корнея, ждал суд. Одессита и Ленечку взяли на вокзале, не дали уйти из Москвы, арестовали несколько жуликов рангом пониже, шестеро совсем никчемных (кражонки за ними числились — в руки взять нечего) явились в милицию с повинной.
“Цена за жизнь Кости Воронцова”, — рассуждал субинспектор и сегодня, как никогда, понимал, что обманывает себя. “Лишить их знамени, — говорил Костя. — Не свободные люди они, а в угол загнанные, вытащить их оттуда, вытащить, заставить верить в доброту человеческую...”
И уже доходили до субинспектора слухи: треснул воровской мир в столице, разваливается.
“Теперь у меня новый начальник!” — тоскливо думал Мелентьев, не признаваясь, что не “новый” его волнует, а вина перед Костей, которого нет и уже не будет никогда.
Сурмин вошел стремительно, повел плечами, вздрогнул так, словно очень горькое проглотил, и сказал:
— Вооруженное нападение на Пресне, есть тяжелораненые.
— А вы думали, уважаемый... — доставая из стола пистолет, спросил Мелентьев, встретился взглядом с Сурминым, замолчал и подумал: “Три месяца назад я его с ложки кормил...”
Они уже подъезжали к Пресне, когда Сурмин положил руку на плечо Мелентьева и сказал:
— В главном Воронцов был прав: мы должны быть добрее и терпеливее.