трангл
Шрифт:
– Вы, наверное, думаете, у меня в жизни праздник. Думаете, наверное, что я бросил его. Так, как принято бросать. Или что ушёл. Знаете, я прекрасно понимаю ваши братские чувства, а взамен предлагаю не пытаться понять меня. Просто примите это и всё. Разойдёмся.
– У вас весьма оригинальный способ расходиться, - холод в голосе достиг критической точки.
Джон внезапно очень устал. Это “Он любит” произнесённое Майкрофтом, казалось, спорами чумы осело на стенах его нового жилища. А он так старался всё дезинфицировать. Содержать в стерильности.
– Просто
Но Майкрофт предпочитал словесные баталии.
– Вы очень поумнели с ним, Джон. Но и я не идиот, слава Богу, - он шипел ему почти на ухо, пока в кружках стыл чай, - Вернитесь. Сейчас он ещё выберет вас, и с вами переживёт. Многим станет легче. В конце концов, ему не перережут глотку однажды где-нибудь в районе, подобном этому.
– Вам стоит больше доверять ему его же жизнь, - ответил Джон тошнотворной вежливостью, хотя ему хотелось рычать ему в лицо, что не сможет он вернуться, скорее сдохнет, замурует себя в стену, но не сможет.
Никто из них не знал, что так получится. Никто не знал, изменили бы они ход вещей, узнав наперёд. Любовная горячка. Кто может препарировать это состояние? Когда глядя со стороны не понять и на сотую долю – как это. А сгорая, словно на костре инквизиции, превращаешься во что-то другое. Незащищённое. Болезненное. Более чистое.
– Майкрофт, он не без меня не выживет, а со мной. И если вывихнута рука, её нужно вправлять. Больно, но необходимо.
– Возможно, вы её как раз и вправили.
– Нет, - Джон покачал головой.
– К тому же есть вещи важнее.
Он был один такой. Джон никогда ему не говорил этого, как и других вещей, наверное, достаточно важных, чтобы быть сказанными вслух. Но молчаливое взаимопонимание было гораздо чище и правильнее, чем неловкая речь их обоих. А то, что совсем никому не нужно было знать, Джон держал при себе. Как то, например, что он гордился. До неприличия, до полной капитуляции его ментального индивидуализма. Когда Шерлок делал свою работу, филигранно раскрывая преступления, Джона распирало так, будто это он сам творит чудеса. Этого не знал даже Шерлок. Зато теперь вот знал Майкрофт.
– Есть вещи важнее? – старший Холмс всплеснул руками. – Важнее его жизни? Вашей общей жизни, раз уж на то пошло?
– Вот именно. Кроме него никто не сможет делать то, на что он способен. И не будет.
– Ваша жертвенность и благородство не должны распространяться так далеко. Они оборачиваются не против вас, - Майкрофт задержался у порога.
– Против него.
Джон попрощался. И не стал говорить, что разницы никакой нет.
Одним вечером на лестнице зазвучали шаги. Они сменились стуком в дверь и в квартиру кто-то вошёл. Шерлок всё смотрел в зеркало. Долго смотрел, словно пытался отыскать там свое отражение, но не находил его. У того, в зазеркалье, были его черты лица – высокие скулы, широкая переносица, брови чуть светлее кудрей над ними, и глаза. Те же глаза, но в них гуляло что-то, не желая упорядочиваться,
– Ты похудел.
– Да, - Холмс взял футляр и спокойно достал скрипку.
Со стороны двери едва слышно дохнуло волнением и неловкостью. Шерлока всегда забавляло, что людей так пугает тишина и спокойствие. Как будто в том, чтобы сосредоточиться и, скажем, подумать, было что-то неправильное. А ну как надумаешь что-нибудь. Он вскинул руку со смычком и начал играть.
– Шерлок.
Он закрыл глаза.
– Он теперь часто играет, - доверительно прошептала гостю миссис Хадсон, - Иногда ещё солнце не успеет встать, как он начинает.
– Это что, из Призрака Оперы?
Вопрос остался без ответа, скрипичное соло продолжалось около четверти часа, и инспектор, отказавшись от предложенного домовладелицей чая, всё это время наблюдал худую спину и движение руки. Доиграв, Шерлок положил скрипку на место, и со смычком в руках сел в кресло.
– Слушаю, Лестрейд.
– Как твои дела?
– Отлично.
– Я, правда… Мне, наверное, не стоило этого делать. Приходить вот так, чтобы интересоваться. Тебе, наверное, есть чем заняться.
– Я абсолютно свободен, – Шерлок пожал плечами.
– Так и было практически всегда, разве нет?
Как проявлять участие к человеку, который в гробу видал такое участие? Лестрейд уже пожалел, что остановил машину на Бейкер-стрит. Как это не было смешно, он действительно, просто мимо проезжал.
Зачем он припёрся? Кто он ему? Что хотел сказать? Должен был вообще что-то говорить? Лестрейд не понимал его, надеялся, правда, что детектив станет понятнее. Может совсем немного из профессиональной зависти, из-за того, как ловко тот управлялся с делами. Но как можно даже пытаться поддержать такого человека, как Шерлок Холмс, который доктора-то своего начал замечать спустя месяцы. Проснулся. Или заснул. Теперь уже не разберёшь.
– Есть что-то особо интересное?
– поинтересовался он совершенно будничным тоном.
– Нет, - ответил инспектор, почти не соврав.
Того, что раньше могло бы заинтересовать детектива, и правда не было. Лестрейд пару раз огляделся, непонятно зачем убедившись, что Ватсона здесь нет, и давно. Шерлок пристально смотрел из кресла, как из логова, и оглядываться инспектору расхотелось.
– Я пойду.
– Да, - Шерлок, помолчав, уточнил, - И не особо интересного нет?
– Нет, - ответил инспектор, теперь уже соврав полноценно.
– Я не болен, Лестрейд, - слова жёстко впечатались в широкую спину, - Не болен и не сумасшедший.
– Я знаю, - Грегори кивнул, не повернувшись.
Уйти ему нужно, скорее спуститься и сесть в машину, чтобы в самом деле не чувствовать себя как у изголовья умирающего от рака. Он, скомкано попрощавшись, сбежал по ступенькам и довольно-таки далеко уже отъехал, когда зазвонил телефон. И, не глядя на номер, Лестрейд взял трубку и на короткий вопрос сразу ответил:
– Кэнэри Уорф, заброшенные доки, - и положил трубку, тихо выматерившись.