Транквилиум
Шрифт:
Лучше бы он бил меня…
Если бы он не позволял мне так распускаться, я бы и не распускалась. Не распускаюсь же я в школе…
В школе она была деловита и приветлива, хотя окружающих иногда пугала тень безумия в ее глазах.
Наконец вернулось солнце. Небо стало светлым, чуть тронутым белизной. Вернулись краски этих мест: светлая, с намеком на серебристость, зелень травы и листьев, белая глина множества обрывов и овражков, проселочных дорог, кирпичных кладок, абрикосовый цвет черепичных крыш. По утрам лощины наполнялись туманом.
Прошли всего два солнечных дня, и тоска отступила. А на третий день, ближе к вечеру, к воротам (всегда распахнутым) Милкстримлита подкатил фаэтон доктора Фолланда. Но вместо доктора из него вышел бородатый человек в морской форме.
– Папка приехал! Папка, мой хороший, ты приехал! Па-апка!!!
– Светка…
Штормило жутко. На четвертый день капитан приказал сбавить ход: угля не хватало. Ставить паруса было бессмысленно: ветер менялся ежеминутно. От ударов «толкачей», вертикальных волн, бьющих порой саженей на двадцать, расшатались заклепки, стальной корпус «Музгара» дал течь. Помпы, конечно, справлялись пока…
Не оказалось никого, стойкого к морской болезни. Зеленые, члены экспедиции ваялись по койкам, поглощая бренди и сухари с перцем. Это помогало средне. Но даже и в таком состоянии Варвара продолжала натаскивать Глеба.
– Вот захотелось тебе поесть. В городе. Что ты делаешь?
– Ищу, где написано: «Столовая», «Кафе»… э-э… «Кафетерий»…
– Дальше.
– Захожу. Если есть гардероб, раздеваюсь. Смотрю, самообслуживание там или нет.
– Как определишь?
– Должна быть длинная стойка со специальной дорожкой для подносов. Подносы должны стоять стопкой. На столике рядом. Часто они все грязные. Тогда можно повыбирать тот, который почище, или крикнуть: «Эй, где тут чистые подносы?» Потом пойти вдоль стойки…
– Ладно, это ты знаешь. Что такое жалобная книга?
– Такая тетрадь, куда можно записать, что тебя плохо обслужили. Тогда торговца накажут.
– Как обратиться к продавщице?
– Девушка.
– А к милиционеру?
– Э-э… Товарищ милиционер.
– А просто к женщине на улице?
– По-разному. Гражданка, например. Или просто: женщина.
– Усвоил… Едем дальше.
И они ехали дальше. Глеб узнал, чем отличаются понятия «отмочить» и «замочить», «хлопнуть» и «трахнуть», «приплыть» и «причалить»… Не будем особо закашивать, сказала Варвара, делаем так: ты мальчик из приличной семьи, мать и отец преподаватели в вузах, профессора, сам учишься в МГУ на филфаке, брал академический отпуск на год по болезни… видок у тебя… У меня парень был, там учился на третьем курсе, так что я кое-что знаю, он рассказывал. Значит, занятия начинаются первого октября, на картошку ты не ездил из-за этого своего отпуска… ты все понимаешь, что я говорю? Я должен понимать или можно просто запомнить? – спросил Глеб. Лучше – понимать. Тогда объясняй…
Она объясняла.
Проклятая качка, ругалась она, ну да ничего: сойдем на берег, обязательно тебя соблазню. Глеб усмехался. Он знал, что на берегу такой возможности у них не будет подавно…
Хотя…
С Варварой было легко.
Отцу не сказали ничего. А он, похоже, что-то зная или просто догадываясь, ни о чем не расспрашивал. Рассказывал сам. На две тысячи миль, к самому подножию Кольцевых гор, ушли баркасы – на веслах, в полный штиль, при ста десяти градусах и удушающей влажности, когда вообще не бывает ничего сухого, одежда преет, сухари превращаются в тесто, крупа горит, жестянки с мясом ржавеют насквозь, царапины и ссадины не заживают, не говоря уж о чем-то серьезном… Ночами сходишь с ума: бездна под ногами, и слышно, как она дышит; страхом наполнен сам воздух; право, море Смерти. Неделями не ступали на берег, да и какой он берег: соляная кора на мили вдаль и на многие сажени в глубину. Лишь местами на высоких, с плоскими вершинами утесах видны были растения самого невозможного вида. Синие хвощи в рост человека, деревья с волосатыми стволами, вздрагивающие от прикосновения… Самое жуткое впечатление – от подножия Кольцевых гор. Из черной воды встает вертикально черная стена и уходит в самое небо… так и не удалось найти места, где можно высадиться, и лишь однажды зацепились
Не все вернулись: сгинули бесследно два бота с продовольствием во время разбивки промежуточного лагеря, и в штиль в миле от берега опрокинулся баркас с гелиографом: доктор Уэкетт проводил съемки. В воде моря Смерти очень трудно утонуть: она слишком соленая и плотная; но возле опрокинутого баркаса спасатели не обнаружили никого… И было еще немало смертей от болезней и несчастных случаев, и была даже драка с двумя убитыми на месте и двумя умершими спустя день – это уже на обратном пути, когда вдруг кончились силы. Один офицер сошел с ума и ушел в соляную пустыню, в адское пекло, в безводье. Но все же – вернулись, в основном. Впервые дошли до конца мира и вернулись.
Как будто многие годы прошли, так все изменилось. Их никто не ждал, все забыли о них. Горы дневников, образцов, зарисовок, непроявленных фотопластинок – так и лежат, наверное, в пакгаузах Порт-Блесседа. Банки, хранившие деньги экспедиции, прогорели; жалованья уплатили едва десятую часть. Ни чиновникам, ни ученым нет дела ни до чего, кроме денег и выборов – только об этом они и могут думать. Деньги – сейчас, выборы – через два месяца… теперь уже через месяц с небольшим. Какие-то люди ходят группами по улицам столицы, очень неприятные лица. Плакаты самого дикого содержания. Все знакомые – в состоянии паники. И все пытаются что-то купить, купить, купить. У всех одна забота. Цены безумные. Ньюхоуп всегда был дорогим городом, но ведь не настолько же! Суетно и дымно. В сравнении с ним Порт-Блессед строг и спокоен. И даже Порт-Элизабет. Хотя и там чувствуется лихорадочность. На улицах много военных. Все это неприятно…
В один из дней середины октября Борис Иванович и Сайрус ушли на охоту, вернулись вечером, настреляв бекасов… Ночью Сайрус вошел – в спальню Светланы.
– Не спишь? – шепотом спросил он.
– Нет, – отозвалась Светлана.
– Я хотел бы попросить тебя вот о чем… – начал он, присаживаясь на край кровати. – Мы сегодня разговаривали, и… как бы сказать… В общем, пожалуйста: попроси его остаться здесь, с нами.
– Ты чем-то обидел его? – резко спросила Светлана.
– Почему ты так решила? О, я неправильно, наверное, сформулировал просьбу. Нет, нежная, я его не обижал – это немыслимо для меня. Я слишком его уважаю. Но беда вот в чем: он, кажется, решил возвратиться в Палладию.
– Не может быть! Его же сразу арестуют!
– Это не совсем так. Видишь ли, объявлена амнистия республиканцам и вообще всем, замешанным в событиях семьдесят второго года. Людей возвращают из ссылок, выпускают из тюрем. На Посту Веселом отец встретил своего бывшего сослуживца. Восстановлен в дворянстве, в воинском звании. Получил земли – правда, без крестьян. В соответствии с воззрениями… Теперь строит крепость.
– Сайрус, а ты правильно его понял? Ведь мне-то он ничего не сказал – а должен бы первой… и вообще – он что, хочет меня бросить совсем? Не дождаться, пока… Это не похоже на него, Сай. И вообще – что он оставил в этой Палладии?
– Не знаю, нежная. И о тебе у него сердце болит. Но, понимаешь ли… Похоже, что будет война.
– Какая война? Ты о чем?
– Как в девятьсот первом. Между нами и Палладией.
– Сай, это невозможно! Это дикость какая-то… даже подумать…
– Да, это дикость, дорогая, и я бы согласился с тобой, но… слишком уж многим она желательна. Из тех, разумеется, кто сам никогда себя под пулю не подставит. Но… ты же помнишь мятеж?
– Да… помню… И что?
– Он был нелеп и никому, в сущности, не нужен. Но – состоялся. Война тоже нелепа и никому, казалось бы, не нужна. У нас нет спорных земель, напротив – огромные незаселенные территории. Но как-то так получается, что все настоящие изменения в мире происходят посредством войны – а наш мир, похоже, твердо вознамерился измениться. Не думаю, что кто-то конкретно решит начать войну… Извини, я зарассуждался. Весь день только об этом и говорили… Так вот: я тебя очень прошу помочь мне уговорить отца остаться здесь, с нами. Или… пусть заберет тебя с собой. Да, это было бы лучше всего.