Трансформация демократии (сборник)
Шрифт:
Некоторые аналогии прослеживаются даже в отдельных фактах. Например, многочисленные современные спекулянты прекрасно выражают тип, представленный римлянином М. Эмилием Скавром.
Сегодня по причинам, которые здесь было бы слишком долго описывать [170] , цикл демагогической плутократии близится к своему завершению. Рано или поздно произойдет смена элит, поэтому не будет слишком смелым предположить, что этот цикл не продлится долго. Хотя мы можем судить об этом с большой степенью вероятия, нам мало что известно о форме, которую примет будущая трансформация. В Риме власть от комициев перешла к военной элите, однако социально-политические условия того времени слишком
170
Я изложил их в моем «Трактате по общей социологии».
Одно безусловно: демократия находится в процессе глубокой трансформации. Этот феномен в разных странах проявляется по-разному. Во Франции он наименее заметен по сравнению с Англией и особенно Италией, не говоря уже о чрезвычайной ситуации в России.
В конце XIX в., несмотря на мнение отдельных мыслителей, можно было верить, что нашим обществом будут управлять массы посредством всеобщего голосования и выборов в парламент. Сегодня видно, что власть масс скорее номинальна, чем реальна, что она все время съеживается, как власть конституционных монархов. Даже если допустить, вопреки утверждениям ряда авторов, что массы обладают общей волей, опыт показывает, что эта воля, при всем ее внешнем могуществе, на деле бессильна и выливается в пустоту вследствие ухищрений правителей. Может быть, она царствует, но она безусловно не управляет.
Война установила диктатуру правительств. В этом нет ничего необычного или предвещающего грядущую трансформацию. Другое дело, что по окончании войны диктатура правительств сохранилась. Salus populi (благо народа) служившее оправданием тогда, когда на кону стояли высшие интересы нации, гораздо менее пригодно для этого, если речь идет о второстепенных вопросах, таких как безработица, интересы отдельных производителей и их союзников или вообще интересы казны.
Во всякую эпоху законы подвергались изменениям в силу обстоятельств; это лишь вопрос меры.
Значительные изменения происходят по произволу диктаторов при таком режиме, который греки называли тиранией, или при анархическом хаосе; постепенные изменения при господстве того, что греки почитали как «номос», римляне как «лекс», а мы называем законом. Нельзя не заметить, что сегодня власть закона становится все слабее, близится момент, когда уважение к закону станет редким исключением. В Италии, например, благодаря множеству законопроектов надзорная власть парламента может превратиться в репрессивную, законодательная функция – в простую цензуру нормативных актов, издаваемых исполнительной властью. Не только министры, но и префекты возвышаются над Конституцией (Статутом), кодексами и законами, иногда их распоряжения приобретают обратную силу. Кассационный суд с присущим ему благоразумием неустанно констатирует неправомочность некоторых из этих распоряжений.
Аналогичные факты наблюдаются и в других странах. Оправданием этих мер служит чрезвычайная необходимость момента; все, что кажется полезным, объявляется срочно необходимым, причем делается ссылка на техническую неподготовленность парламента. Обоснованны эти оправдания или нет, остается фактом, что парламенты, а следовательно, и массы, представительствами которых они являются или считаются, теряют свои законодательные функции.
Когда законная власть не справляется с обязанностями, которые состоят в том, чтобы поддерживать авторитет закона и защищать граждан и их права, появляются центры власти, не опирающиеся на закон. Это одна из причин, породивших секретные трибуналы в старой Германии, это главная причина зарождения фашизма в Италии. Данный феномен указывает
Если мы обратим свой взор на менее отдаленное будущее, то должны констатировать впечатляющий факт: силы, действующие на общество, почти не изменились. После мировой войны можно было рассчитывать на противоположное: должны были исчезнуть причины вражды и конфликтов между народами и воцариться мир и процветание.
К сожалению, эти надежды, в основном, не оправдались. Нитти написал книгу, озаглавленную «Европа, лишенная мира», а Ллойд Джордж потрясает перед устрашенными народами эгидой греческой богини.
Мир сгибается под бременем неустойчивого равновесия в Германии, русской головоломки, устрашающего пробуждения ислама, не говоря уже о менее существенных событиях, таких как крушение Австрии. Экономическое благоденствие никак не наступает; правда, произносятся прекрасные речи о возрождении Европы, но для народов было бы лучше, если бы им досталось хоть одно пшеничное зернышко, т. е. нечто несущее хотя бы малое облегчение.
Надо признать, что некоторые из упомянутых лихорадочных надежд были совершенно безосновательными. Например, как можно было в здравом уме полагать, что расточение огромных богатств, вызванное военными расходами, повлекло бы рост потребления и сокращение трудозатрат? Если бы сами по себе статьи Версальского договора привели к подобным результатам, это стало бы таким же чудом, как евангельское умножение хлебов и рыб.
Никто не в силах совершить невозможное. Однако те, кто не мог изменить реальность, захотели сохранить по крайней мере видимость. Были установлены зарплаты, гарантии, гонорары, которые исчислялись в условных деньгах и выглядели более высокими, чем если бы они выплачивались в товарном виде. Во многих странах это привело к девальвации валюты. В других, к выгоде правительства, обесценившиеся деньги были использованы для выплат старых долгов, для прикрытия переноса богатств от одних социальных классов к другим и для создания образа внешнего благополучия, которое будет длиться недолго, но на какое-то время обеспечит общественно-политическую стабильность. Сегодня заметны признаки изменения этого положения вещей. Много говорят о восьмичасовом рабочем дне. Если вопрос нельзя решить напрямую, пытаются идти в обход. Заработная плата повсеместно снижается, сами рабочие признают, что ее нельзя сохранить на прежнем завышенном уровне. Перераспределение богатств близится к концу просто по причине их истощения. Например, в России и Австрии обесценивание денег привело ко всем возможным негативным последствиям, как это уже случилось в Германии.
Эти и другие подобные факты заставляют предположить, что восстановление экономического равновесия не за горами.
Нельзя сказать того же относительно товарообмена и транспорта. Если существует непреложный факт, то он заключается в том, что наблюдавшееся в XIX в. процветание было вызвано огромным ростом внешней и внутренней торговли, которому способствовало наличие дешевых транспортных средств.
Недостаточно производить недорогую продукцию, нужно еще получить доступ к сырью и продать товары. Но из этого вытекает, что принимаемые сегодня меры, ведущие к увеличению стоимости перевозок и создающие массу препятствий для товарообмена, неизбежно вызовут кризис благосостояния.
Есть вещи, на первый взгляд необъяснимые. В самом деле, ни одна страна не сможет долго платить другим, если для нее закрыт экспорт товаров. Об этом забывают, когда требуют от Германии выплачивать огромные суммы по ее обязательствам и одновременно ставят палки в колеса на пути ее экспорта, с тем чтобы помешать, как говорят, «наводнению» рынков немецкими товарами. Не вызывает сомнения, что защита от этого наводнения собственного рынка является целью каждой страны. Поскольку все придерживаются подобной политики, ее результатом является запрет на экспорт.