Translit
Шрифт:
В этом смысле с недавних пор говорят также о «возможных мирах» относительно реального жизненного мира… Таким образом, в понятии контингентности предполагается реальность этого мира как первое и незаменимое условие возможности бытия {34} .
На экране вибрирующего телефона светилось имя Лаура. «Да святится имя…» – вспомнил он и покачал головой: нельзя позволять себе некоторых ассоциаций.
А судьбу Рольфи все-таки основательно закоротило на этом вот телефоне… ну что ж, спасем теперь еще и Рольфи – поверим на слово незнакомому Гвидо!
34
Niklas Luhmann. Soziale Systeme. Grundriss einer allgemeinen Theorie. Frankfurt am Main, Suhrkamp, 2006.
Н.
– Hallo, Laura…
– Ты почему телефон не берешь? Я уже раз сто тебе звонила!
Блеф на блеф равняется блеф.
– Не преувеличивай. Я видел все твои звонки: сто раз ты не звонила.
– Видел, а трубку не брал? Странно…
Минус на минус равняется плюс.
– Видел-а-трубку-не-брал-странно.
– Что у тебя с голосом?
Плюс на плюс равняется плюс.
– Ничего с голосом. Все нормально с голосом. Тебе просто кажется, что… что ненормально.
– Ты болен?
Ноль на ноль равняется ноль.
– Да, я болен.
– Почему ты так разговариваешь?
И он рассказал ей почему.
Он рассказал ей чистую правду. Что любил ее, что любовь-еще-быть-может… и далее по Пушкину, просто по ходу дела переводя его на немецкий.
Инокультурную Лауру пушкинское признание особенно не тронуло – она только посопела в трубку секунд десять и поинтересовалась:
– «Любимой быть другим»… ты кого-то определенного в виду имеешь – под «другим»?
Свежо обидевшись за непонятого в очередной раз великого русского поэта, он ответил:
– Я много кого в виду имею. Там обобщение было, в последней строке.
– Строке? – не поняла Лаура.
– Это я так образно выразился…
– Выразись точнее, – послала косвенный упрек Пушкину инокультурная Лаура.
И он выразился – на всякий случай, совсем точно. Такая большая точность Лауре тоже не понравилась.
– Тебе не угодишь, – вздохнул он и добавил, чтобы вообще уже не было недоразумений: – Не оставить ли тебе меня в покое, Лаура? Я же оставил тебя в покое.
Лаура начала плакать в телефон, а он, слушая всхлипы, думал.
Он думал о том, на кой вообще сдался Лауре этот старый дурак Рольф и почему ей надо плакать, теряя его. Интересно, кстати, чем занимается Рольф. Небось, скучный какой-нибудь функционер – вроде свена-очей-его, – скучный функционер, каких везде навалом… Но тут приходилось вдруг представить функционером и себя – с учетом того, что они, Рольф и он – один и тот же человек.
Ай, чего ж тут особенно пижонить: были и в его жизни периоды функционерства – так, должности мелко-административного масштаба, на работе с девяти до пяти, телефонные звонки, мэйлы, личные встречи, унылые перепалки со стайкой подчиненных, не очень понимающих, почему это он отдает им распоряжения, а не наоборот. Вроде, образ, для лаур не самый привлекательный, а смотри-ка…
– Ты отчего плачешь-, Лаура?
– Как «от чего», непонятно разве?
– Непонятно… тут, душа моя, и самой-то тебе ничего непонятно, а ты хочешь, чтобы я понимал! Вот возьми прямо сейчас и задумайся: с какой это я стати плачу? Чего мне конкретно, так сказать, жаль?
– А мне уже должно быть жаль?
– Уже должно быть. Мы расстались, Лаура. Допускаю, что ты этого пока не заметила.
– Мне жаль… мне жаль, что… – Лаура, видимо, честно старалась найти слова, – мне жаль, что меня так любили, а больше не будут.
Неплохо. Эгоистично, но неплохо, черт возьми! Может быть, она и не безнадежна? Может быть, может быть…
– Вот и нехорошо, Лаура, когда тебя «так» любят, а ты любишь не так.
– Об этом ты ничего не знаешь, – всхлипнула она. – А я знаю… – я знаю, что сначала правда любила тебя не так. Ты просто был эдакий прикольный дед, который смотрел на меня все время, а сам стыдился, когда смотрел, мне даже смешно было немножко, но почему-то все равно приятно. И когда потом, во время date в ресторане этом рыбном, куда ты меня пригласил, «Нордзее» называется, помнишь? – я чуть со смеху не померла: Вы-какую-рыбу-предпочитаете, не-хотите-ли-немного-колы, а-как-насчет-кофе… Кофе
И она замолчала.
Теперь еле сдерживал слезы он. Он не имел права этого заканчивать. Этого никто не имел права заканчивать. И неважно, что будет, да будь что будет – все равно.
На том конце ждали. Приговора.
– Деточка, – сказал он и поморщился от этого слова, – ты только не всхлипывай так горестно, не надо. И… и прости меня, дурака старого: ну, что я позволил тебе так ко мне привыкнуть, что ты даже решила, будто любишь меня… хорошо-хорошо, не «решила», ты действительно меня любишь, только ведь дело тут совсем не во мне. И не в семье моей, кстати… потому что ни по какому нельзя жить с кем бы то ни было из жалости, это для всех унизительно, а я из жалости с ними живу. Дело в тебе… зачем же тебе строить судьбу с прицелом на меня? Прицел не тот, и я тебе, так сказать, не спутник… Но даже если сейчас и спутник, то потом – как? Тут все неправильно, Лаура… прежде всего для тебя неправильно. Ты не бойся, я помогу тебе. Я помогу тебе медленно отвыкнуть от меня, сколько бы времени на это ни потребовалось – и ты отвыкнешь. Я подарю тебе кусочек истории, про который ты говоришь, и ты возьмешь его с собой, да… в другую, в новую твою жизнь, без меня. У тебя должна быть хорошая жизнь без меня, я все сделаю очень осторожно, ты даже не будешь замечать, что я исчезаю… м-да, как запах кофе. А пока… пока мы будем продолжать любить друг друга и встречаться, встречаться, встречаться – вот уже, например, завтра. Завтра… ммм…
в рыбном ресторане, в р-р-роковом этом рыбном ресторане, ты ведь придешь? Вечером, в семь?
– Спасибо, – совсем тихо отозвалась Лаура. – Я приду. Я пойду туда прямо сейчас и буду ждать тебя: всю ночь, все утро, весь день. Спасибо.
Он даже не успел больше ничего сказать: имя Лауры исчезло с экрана – словно и не было там никогда. Он посмотрел во «Входящие»: белым по синему – Laura Mariendorff. Пошел в «Адреса»… понятное дело, никакой Лауры: его телефон определял любые номера, даже не занесенные в адресную книгу!
Но вот как теперь раздобыть телефон Рольфа… можно, конечно, позвонить Гвидо… – и что сказать? Что он забыл свой собственный номер? Попросить продиктовать? Гвидо-я-впадаю-в-маразм? Ну, положим, даст Гвидо телефон… тогда-то что? Сверить номер со своим, убедиться, что никакой разницы, позвонить самому себе и сообщить себе же о завтрашней встрече в рыбном ресторане?
«Ты чертов придурок, – обратился он к себе самому. – Чертов придурок, который вечно ставит себя в безвыходное положение».