Транссибирский экспресс
Шрифт:
— Допустим... — Паша удивленно поднял глаза. — А зачем?
Князь не ответил.
— А танцевать вы умеете?
Этот вопрос застал Пашу врасплох, он изумленно вытаращил глаза:
— В каком смысле?
— Видите ли... — совсем тихо начал князь, — наш танцор, чечеточник, собирается уходить, он надумал свой танцкласс открыть, деньги копит. Короче, ему осталось отработать триста долларов... Вот я и думаю, вы бы ему одолжили, а он вам место уступит, а? Хотите, я с Верой Михайловной поговорю? Она могла бы позаниматься с вами.
Старый князь испытывал
— Ну так что? Попробуем?
— Сергей Александрович, — горько усмехнулся Фокин, — я учился, работал, еле-еле денег наскреб, купил билет и уехал из России, чтобы в кабаре у китайца чечетку плясать, так получается? Нет! — Паша встал, утер рукавом рот, направился к выходу, но тут же вернулся.
Князь с сожалением смотрел на него, а Паша патетически добавил:
— Не для того проехал через всю Азию Паша Фокин, чтобы в сомбреро и штанах с кисточками чечетку отбивать. Прошу прощения, образование не позволяет!.. Спасибо за обед. У меня в городе дел полно!
Князь был расстроен: наивный бедолага все еще верил в свою удачу и никак не хотел принимать его помощи.
— Бедный парень, — вздохнул князь, — он еще на что-то надеется...
Молчавший до сих пор Лукин отшвырнул в сторону свой прутик и резко встал.
— Дурак! — сказал он со злостью. — Дурак и ничтожество! Я бежал, когда мне в спину пулеметы стреляли, а он? Он-то чего? — Лукин в сердцах ударил ногой по пустому ящику. — Креветок захотелось? В бордель?! Гнида! В революцию небось отсиживался, в гражданскую прятался, а потом десять лет — мучным червем... Люди работали, дело делали, а он деньги копил, чтоб сбежать!.. Ну ничего, за что боролся, на то и напоролся! Тут его быстро до ума доведут. — Лукин сплюнул: — Душил бы таких своими руками!
20
Транссибирский экспресс остановился в нескольких километрах от станции, прямо в поле. Пассажиры испуганно выглядывали из окон вагонов. Состав был оцеплен красноармейцами. У паровоза стояли две машины, еще несколько машин — у международного вагона.
Тело убитого машиниста чекисты осторожно положили на подводу, накрыли шинелью. Раненого помощника усадили на землю, врач перевязывал ему плечо.
Все это время, перепачканный, с разбитым лицом, Шнайдер сидел в углу тендера, привалившись спиной к холодной, грязной стенке, и безразличным взглядом следил за происходящим. Его сняли с поезда последним. Чекистам был дан приказ вывести Шнайдера так, чтобы никто из пассажиров и вообще из посторонних его не видел.
Только в машине, вырулившей с проселка на шоссе, Шнайдер приоткрыл окно и с жадностью вдохнул степной воздух.
— Я прошу немедленно отправить меня в Москву, — сказал он и откинулся на спинку сиденья. — У меня есть важная информация.
А Фан был смертельно напуган: поезд стоял, по коридору сновали незнакомые люди, шипели магниевые вспышки, за окном мелькали красноармейцы.
— Я ничего не знаю, клянусь вам, я ничего не знаю! — как заклинание,
Человек в кожаной куртке со звездочкой на фуражке спокойно слушал его, рассматривая паспорт.
Демидова, устало сложив на коленях руки, сидела на диване. Фан продолжал твердить, что он ничего не знает, с тревогой смотрел то на чекиста, то на «жену».
— А вы не слышали выстрелов, криков, борьбы? — опросил наконец чекист, возвращая паспорт.
— Клянусь! — Фан чуть ли не трясся от страха.
Александра Тимофеевна безразлично подняла на чекиста глаза.
— Он все время был в купе, спал, — произнесла она и, видя близкое к истерике состояние Фана, добавила: — Оставьте его, он нервный человек. С ним может быть приступ.
— Может, может, — охотно подтвердил Фан.
Когда поезд снова тронулся, Фан тяжело опустился в кресло, сказал:
— Да-а, поездочка... Послушай, Шура, а когда же мы задание получим?.. Слава богу, чекисты меня не узнали. А то привет, господин Тагава, веселый Фан прощается с вами! Сдерут с кабаре вывеску, пожитки мои пустят с молотка, и все забудут немножко смешного, немножко странного...
— Перестаньте, — устало перебила его Демидова. — Я вас очень прошу, хотя бы час не причитайте.
Александра Тимофеевна повернулась к стене, зябко передернула плечами и затихла. Не шевельнулась и когда поезд остановился на станции и когда Чадьяров вышел в коридор — лежала, прижавшись лбом к холщовой диванной спинке и вспоминала Вятку, такой же диван в маленькой проходной комнате... Теплые слезы медленно катились по щекам, она по-детски слизывала их, все сильнее прижималась лицом к спинке дивана и шептала прерывисто сквозь душивший плач:
— О господи, как же все теперь?..
На следующей станции стояли недолго. Поменяли паровоз, заправили водой и углем вагон-ресторан, да еще дежурный по станции взял от веселого иностранца из международного вагона две срочные телеграммы: одну для отправки в Москву, другую — в Токио, издателю Кавамото, за подписью Карла Шнайдера.
В этот же день в Токио хозяева нескольких больших кабинетов нервно поглядывали на часы, ожидая вести, которая вот-вот должна круто повернуть огромную политическую машину. Первым эту весть принял секретарь издателя Кавамото, и уже через минуту он стоял перед своим шефом:
— На ваше имя получена телеграмма, о которой вы меня предупредили.
Пробежав телеграмму глазами, Кавамото снял телефонную трубку.
— Да, — услышал он через несколько секунд голос полковника Сугимори.
— Получена телеграмма, Сугимори-сан, — торжественно сообщил Кавамото.
Сугимори быстро взглянул на часы.
— Пускайте, — коротко сказал он.
Через три минуты о случившемся знали Хаяси и генерал Койсо. А уже через час все печатные машины в типографиях Кавамото были пущены в работу. Бешено вращались барабаны, мелькали, крутились шкивы и шестеренки, прогибаясь, тянулась бумажная лента. Отпечатанные полосы ложились на роликовый транспортер, мелькали зловещие заголовки: