Трасса "Юг". Парни из 90-х
Шрифт:
– Не мне, а нам. В Москве у него никого нет. Ты не думай. Всё кончилось еще до того, как заварилась эта каша. Он хочет, чтобы мы ему поверили.
(Если вы помните, в письме было много личного – и мне не хотелось бы сейчас рассказывать об этом. Я не умею описывать чужие переживания, да и не собираюсь учиться. Мне довольно своих).
– А я думала совершенно другое. Между прочим, его московские сотрудники тоже куда-то делись. – Тут мать болезненно усмехнулась. – Ну, так скажем, некоторые из них. Особо близкие. И я решила…
–
– И что ты собираешься делать?
– Сделаю то, что он просит. Поеду и найду эти деньги. Понимаешь, это огромные деньги. Мы сможем начать всё сначала. И бизнес, и всё. Я его понимаю: ему нельзя возвращаться. А я могу провернуть все незаметно.
(Еще полчаса назад я сильно в этом сомневался).
– Они читают его письма. Видимо, отслеживают международные звонки. Ты в курсе? – спросила мать.
– Я знаю.
– Они убьют тебя, – сказала мать глухо. – Оставь это дело.
– Еще кто кого убьет, – я глотнул остывший кофе и скривился. – Еще кто кого.
Эпизод 12.
– Он сам умер. Снова вмазался и умер. Они так говорят.
Шериф стоял у меня в дверях, сложив руки на груди, абсолютно спокойный с виду, как будто вовсе не его старшего брата Данияра нашли ночью мертвым на больничной лестнице, на площадке между восьмым и девятым этажом.
– Они говорят, – ровно продолжал Шериф, – что окно было открыто, он туда шприц выбросил. Милиция даже смотреть не стала.
– Шприц тонкий. Отпечатки пальцев не идентифицировать, – сказал я.
– Да им они и не нужны, – Шериф закрыл глаза. – Слушай, Пит, ты как думаешь, чего им надо от нас? Обыск был. Подписку взяли. Мать ничего не понимает, только плачет. А я… меня, похоже, под статью тянут. Сам колешься? – спрашивают. Нет? Не может быть, покажи руки. Да, странно. А что брату в больницу носил? Так они говорят.
– Я схожу к следователю. Я же все видел…
– Э-э, нет. Не ходи. Пит, спасибо, не ходи. Я сам дурак, зачем спросил. – Шериф скривился, как будто вспомнил о чем-то очень неприятном. – Это же кто был там в «бмв», ты знаешь? Это же люди Аслана были.
– Аслана?
– Ну да.
– Я слышал про Аслана. Что-то отец говорил. Сам его никогда не видел.
– Хорошо, что не видел. Под ним половина наших барыг ходит… Извини, Пит. Не обидел тебя?
– Да чего там, – произнес я. – Мне-то что. Это прошлые дела. Ты мне, кстати, скажи: при обыске ничего не нашли?
– У брата ничего не было. И денег не было.
– Не было – подкинут, – предположил я.
– Много в нашу комнату подкинешь?
– Тебе на срок хватит.
Шериф сплюнул.
– Я пойду, – сказал он.
– Погоди. Наши знают?
– Ты первый знаешь.
– Это… Хочешь, посидим вечером?
– Мы потом посидим, Пит. Я не смогу сегодня.
Я задержал
– Раиль. Если я буду нужен – я приду в любое время.
А что мне было сказать еще? Я не знал. Шериф посмотрел на меня долгим взглядом и что-то сказал по-башкирски вполголоса – то ли просто попрощался, то ли не просто. Повернулся и пошел вниз по лестнице. Он держался прямо, только походка его изменилась.
Я постоял на площадке и вернулся в свою комнату. С невеселой усмешкой глянул на телефон, на старый добрый playstation. Потом распахнул дверь на балкон и уселся там на колченогую табуретку, положив руки на перила, а голову – на руки. Подо мной ходили люди. Счастливые парочки. Накрашенные бабы торгового вида. Полупьяные старики. Из открытого окна дома напротив тоже кто-то выглядывал.
Да. Окно на лестнице было открыто. Вон они, эти больничные окна, высокие и узкие, верхние этажи отсюда видны как на ладони. Обычно заперты. Значит, Данияр выбросил туда шприц. То есть – он встал, открыл два шпингалета (до второго даже я не сразу бы дотянулся), выкинул баян и уселся обратно на бетонный пол. А после этого взял и умер.
Или он сперва окно открыл? Подышал, покурил, полюбовался пейзажем? Нет, он ни минуты не стал бы ждать. Не ждут они никакой минуты.
Ох, не знаю, не знаю.
И ведь кто-то пронес ему эту химию. Из двух вариантов про первый даже и думать не хочется, а второй наша местная милиция, вероятнее всего, предпочтет не рассматривать. К чему им ссориться с Асланом, который по-любому отмажется?
Я вздохнул.
У Шерифа было два друга там, где он жил. Их убили. Был отец. Он давно умер. Теперь и брата нашли мертвым. Не слишком ли много для одного?
Вот у меня не было брата. Ни старшего, ни младшего. Со старшим мы бы, наверно, собачились каждый день. Впрочем, нет. Он бы, наверно, уже женился. Обзавелся бы квартирой, машиной, ребенком, приходил бы к нам по выходным – важный, с женой и колясочкой. Ребенок бы пищал, недовольный дядей. Никогда не знал, что надо делать с младенцами, когда они пищат.
А вот младшего я бы любил, наверно. Ловил бы его за шиворот в школе, спрашивал: никто тебе, дураку, морду не успел набить, пока я уроки косил? Он бы говорил: нет, пусти, – а сам бы краем глаза посматривал на своих мелких одноклассников, как они завидуют, и жутко бы этим гордился.
Или он был бы уже постарше, я бы его учил всяким штукам, пиво бы с ним пил иногда. Как это было бы замечательно, и особенно для него, конечно.
Кстати: я же собирался пойти к Костику. Мы вчера договорились созвониться. Я вернулся в комнату и набрал его номер.
– Костик, у тебя интернет еще работает? – спросил я без предисловий.
– Еще работает, – отозвался он.
– Тогда мы идем к вам[1].
Во втором письме отец благодарил меня за находчивость и сообщал ценные сведения: