Трав медвяных цветенье
Шрифт:
– Глаз не отвести от лица твоего, Лалу… Так бы и глядел на поступь твою, Лалу… на стройность и плавность твою, Лалу… Сияешь подобно росе утренней, утренней зари ярче, и закатной! Белогрудая чернокрылая птица-ласточка – так белы твои плечи и черны твои кудри… Так же стремительна и легка, и нежно щебечешь! Как долгий упругий ласточкин хвост, ножки твои стройны и упрямы… Не бойся… не отвергай меня! Ты же знаешь – я не причиню тебе вреда…
Совсем свихнулся Стах от любви, от страсти, от разлуки…
– Мы уедем с тобой на край света… мы будем вместе и навсегда, и никто не разлучит нас…
– Что такое говоришь ты, Стаху? – растерянно
Сладко ёкало внутри: ах, если бы! Всегда вместе, неразлучно, не страшась… но!
Но, дрогнув, отвращалась девушка – и нарастал в душе тихий ужас: без венца? А Господь!
Жарко да напористо Стах увещевал:
– Одно слово твоё, ненаглядная-бесценная – и всё я устрою-сооружу. Я знаю пути. Никто никогда в жизни нас не отыщет, о нас не узнает. Будем счастливы! Разве счастье того не стоит?
Точно! Безумны были речи!
Безумны речи твои, Стаху! Опомнись!
Да я и сам знаю… против Гназдов только безумец пойдёт… и только безумец отвергнет Гназдову опору и поддержку… только безумец подставит любимую под те удары суетного мира, что тут же обрушатся, едва лишь покинешь Гназдову защиту…
Но только безумец затопчет любовь, вспыхнувшую с такой силой…
И Стах не тушил огня. А подбрасывал полешки суше да звончей, так что пламя всё возрастало и всё яростней ревело, рвалось в самые небеса… И всё заметней становилось из-за частых и тёмных тайных лесов…
Смотри, Стаху!
Ах, Боже мой! Целомудрие Гназдовских дев! Вот это был утёс! Ни слева, ни справа не объедешь, не подкопаешься и штурмом не возьмёшь.
Сквозь гудящее пламя трезво понимал Гназд, что обоим уготовано. Когда-нибудь отполыхает костёр – золой станет. Нескоро. Ещё леса окрест попалит. Ещё пожары страшные раздует ветер. Это дома, при семейной жизни – печка мирным уютным жаром согревает, горит и горит себе. Костры лесные – ветра разносят!
Ну, год… другой… ну, пять лет… и неотвратимо встанет вопрос о замужестве. Зар этот вопрос решит уверенно и твёрдо. Сестру пристроить он обязан. И никакие слёзы не помогут. И тогда…
Всё – тогда!
Но… – дрогнуло внутри, – может быть, тогда… когда лезвие коснётся горла… Лала отпрянет и бросится прочь… Лала решится и уйдёт с ним… не в петлю же лезть!
И ни разу, нигде внутри не зашевелилась холодная змея: а – разлюбит?
Дудки! Скажете, тоже! Разлюбит…. Немыслимо! Это – как снегом печку топить! Или в огонь лезть для прохлаждения! Лала любит меня!
Лала любит – и мы ещё будем счастливы! Я устрою дела так – что щедрой струёй потечёт злато туда, откуда черпнуть можно! Да, интересы Гназдов несколько пострадают. Но – ведь я и никто иной ношусь по свету, такие дела правя! Кому, как не мне – делёж рядить?
То есть – ты, Стаху – родному отцу Трофиму Иванычу, не тушуясь в глаза глядя, так-таки и скажешь: вот, де, все наши счета и устроения, батюшка, и ни копейки больше… глянь, всё я тут своей собственной сыновьей рукой понаписал… а куда сестрица соседа Азария, дружка Васильева, делась – знать не знаю, так что чешите, Гназды, землю-матушку тщательней-внимательней… скачите весями недели-месяцы… может, когда отыщется…
Чушь,
Тьфу!
Стах яростно швырнул шапку оземь. Помирать, что ли? Помирать – отложим на потом. Пока живы – будем искры счастья ловить и в ладонях лелеять. Хоть что-то! Хоть – самую малость! И кто знает, что ждёт каждого в следующий день! Как сложится мир через мгновение! Переменчив он и затейлив. И всякое в нём выпадает. Тёмное перетерпим, а яркое – к сердцу прижмём! Пригубим и насладимся до головокружения!
Свети, надежда, звездой далёкой! Пока ты в небе – на земле жизнь! И камыш цветёт, и орех ядрится, и земляника душистая прячет под листьями алые капли ягод. Сладки ягоды, сладки уста. Сладко целоваться сквозь источаемый земляничный сок. И Стахий с Лалой выискивали сросшиеся вместе земляничины – и бережно раскусывали пополам, с двух сторон, разом коснувшись губами и зубами…
– Что бы всегда быть нам вместе! Так же неотделимо – как двойная ягода!
Вот, значит, зачем…
Со стороны, ежели из-за берёзы подсмотреть – и не подумаешь про мучения. Лазают себе девица с молодцем в земляничных листьях, ягоды рвут, переговариваются. Легко говор сыпется, и смех порой слышится, и шуточки летят. И старается Стах. Балагурит. Веселит девушку. Чтоб не плакать ей. Чтоб явь грустная мягкой стороной к ней оборачивалась. Не так больно.
Относительно ягоды-земляники – тут слабинку Стах проявлял. Не было у него ловкой привычки ягоду брать, и высматривал их невнимательно, и пальцы девушкиной быстротой не отличались… да и не по ягоды пришёл…
Потому Лалино лукошко наполнялось куда живей. Лала смеялась, кормила Стаха из пригоршней молниеносно собранными ягодами, а Стах отшучивался, упирая на то, что не его это промашки – просто земляника так и льнёт к красавицам.
– Тебе же, признайся, и собирать не надо. Поставила лукошко, прилегла на травку – ягоды сами прибегут да ещё торопливо друг друга в корзинку подсаживать будут. А когда в уста тебе попадают – гибнут с криками восторга, истекая кровью во славу твою. Да что там! Будь я земляникой – первым бы бросился под твои острые зубки. И ты бы меня перекусила и ещё этак, вкусно, – Гназд изобразил смачный звук, – сок втянула-причмокнула…. Представляешь, какая им досада – когда ты их рвёшь – а в рот мне кладёшь. Вон! Ни одной не вижу красной! Все зелёные! От ревности!
Лала хохотала и млела одновременно. Стах, уловив положительное воздействие, продолжал болтать:
– Красавица – это ж как солнца луч. Легко скользит, куда не попадёт, по прихоти своей, всех согревая – и мила всем. Радость земли! Только приказывай!
– А почему же тогда, – прищурилась Лала, – ливень меня в реку смыл?
– А… – ворчливо пробормотал Гназд, – решил прикарманить под шумок. Пока гроза, то, да сё… вот он, значит, к себе и поволок… думал, с Гназдами такие шутки пройдут!