Трава, пробившая асфальт
Шрифт:
Уже потом она иногда вкладывала в письма мне три рубля, и я тут же радостно отдавала их тете Марусе.
Тетя Маруся… Не знаю, почему эта женщина, настолько серьезно больная, не отказалась от меня до последнего, ведь ей же тяжело было за мной ухаживать!
Поначалу дежурные няни помогали меня купать, потом всю заботу обо мне переложили на тетю Марусю. Иногда по утрам у нее случался выматывающий приступ эпилепсии, после него ей надо было хоть немного поспать, а мне в это время хотелось в туалет после ночи. Сколько раз, вот так лежа и изнывая от нетерпения, я проклинала себя за то, что еще жива, что мучаю
Иногда эпилептический приступ случался у тети Маруси в обеденное время. Садится меня кормить — и неожиданно приступ. Смотрю на ее сжатую судорогой руку, в которой зажата ложка с куском котлеты или гарниром, и хочется заорать: «Тетя Маруся, миленькая, да бросьте вы меня!» Не бросала.
Жизнь текла дальше… Изредка наведывалась мать. Она могла бы помочь помыть меня, но ни разу не предложила. Однажды я не выдержала и высказала: помоги Марусе. В ответ услышала:
— У вас есть нянечки, ухаживать за тобой — их святая обязанность!
Когда я ей попыталась вдолбить, что ухаживать за чадом, в принципе, — это святая материнская обязанность, она задрала на лоб глаза и бесстыже сделала вид, что не понимает, о чем я.
Как-то меня надо было помыть. Тетя Маруся, обработав ванну, посадила меня в нее. Видимо, ванна еще не согрелась, и меня свела спастика — все тело скрючилось. У меня в ПНИ от постоянного стресса, естественно, обострились и спастика, и гиперкинезы.
Тетя Маруся прикрикнула:
— Щас как дам шваброй — сразу распрямишься!
От этого неожиданного окрика я расплакалась, но нашла в себе силы сквозь слезы выдавить улыбку, простить ей окрик. Я видела, что и тете Марусе не по себе, стыдно за срыв. И срыв-то не со зла, а от плохого самочувствия.
Я старалась поменьше досаждать Марусе просьбами. Если видела, что моя кормилица не в духе, не приставала к ней. Но как в моем бедственном положении не обращаться к человеку, от которого зависишь во всем? Ну, иногда от обеда откажусь или промолчу полдня и вижу, что все довольны: молодец, Томочка, ничего не просит!
Однако лежать в палате, созерцая стены и потолок, или сидеть на улице, куда тебя вынес кто-нибудь из персонала, было ужасно. Слава Богу, через год после моего поступления в ПНИ, наконец-то выдали коляску, и я смогла хотя бы бывать в коридоре.
Попытка вырваться из ПНИ
На меня сплошняком падали неприятности. Всего и не опишешь. И не хочется. Я услышала от медиков, что в Инском доме-интернате для престарелых и инвалидов созданы хорошие условия для колясочников моего типа, с парализованными конечностями. Попроситься туда? Но это не ПНИ, а стационар для инвалидов без умственных отклонений. Для перевода туда нужно получить заключение врача. Я долго колебалась, заранее предполагая отрицательный ответ врача. И все же решила повоевать за свое будущее. Долго готовилась к встрече с врачом, и этот день настал. Я заехала в медпункт, где прием вела врач из города. Как ни странно, а может, и символично, но врача звали тоже Тамарой — Тамара Федоровна.
Пожилая дама в очках, крашеные рыжие волосы, непроницаемое лицо. Смотришь на нее — и ощущение, что это не лицо человека, а восковая маска. Может, врачи, общаясь с нами, сложными инвалидами, специально прячут истинное лицо? И вот
— Как зовут? — чуть заметно пошевелив тонкими губами, спросила врач.
— Тамара, — ответила я. Хотелось добавить «ваша тезка», чтобы стать поближе, но выражение лица Тамары Федоровны было непробиваемым.
— На что жалуешься?
— Я не жаловаться приехала, мне надо с вами поговорить. Хочу попросить вас дать мне медицинское заключение о том, что я могу находиться в доме инвалидов общего типа. Мне хочется переехать в Инской дом-интернат. Там много подобных мне людей на колясках и удобств там больше, и уход лучше. Там много молодых, мне там будет интереснее жить и, может, удастся продолжить учебу, мне ведь всего двадцать лет.
— Ты училась? — спросила она, глядя на меня в упор и держа перед собой мою историю болезни.
— Да, но, к сожалению, у нас в детдоме не было регулярных занятий. В истории болезни должно быть написано про мою учебу, воспитатели в детдоме делали записи, кто сколько освоил учебной программы. И там должна быть моя характеристика.
Тамара Федоровна пролистала мою историю болезни и, пожав плечами, сказала:
— Тут нет никакой характеристики. Ты сколько классов окончила?
Я стушевалась, не зная, что ответить. Начать рассказывать, что я не хуже ходячих осваивала учебную программу, что я самостоятельно изучила физику за шестой класс, и вдобавок перечислить ей законы физики? Только вряд ли она сама их помнит в таком возрасте. И тут я вспомнила про тетрадку со своими стихами, предусмотрительно прихваченную на беседу с врачом.
— Я даже стихи сочиняю. Вот! — И протянула дрожащей рукой тетрадь.
Тамара Федоровна заглянула в тетрадь, перевернула пару страниц и подала мне назад. Но я не смогла взять ее в руки — от волнения усилился гиперкинез.
— Свои стихи ты можешь читать своим друзьям. А заключения такого дать не могу. Тебя же всю дергает, а это признак психического заболевания, — оглоушила меня моя тезка. Я в очередной раз почувствовала, как из-под меня уплывает земля и душа каменеет от безнадежности.
Мне кажется, ни один врач не имеет право вот так ломать человека. И без того тяжело, что ты не похож на других, на нормальных-здоровых, что у тебя существенные отклонения и в здоровье, и во внешнем облике. А от такого категоричного врачебного заключения, да еще в такой резкой форме, да высказанного столь недоброжелательным тоном тут же хочется покончить с собой. Особенно если ты не придаешь значения своему пребыванию на земле, если оно тебе и самому в тягость…
Ту ночь я снова провела без сна, молча закусив подушку. Богатое воображение не заставило себя долго ждать — я отчетливо увидела себя со стороны: сижу криво-косо на коляске, мотаю хаотично из стороны в сторону головой, дергаюсь всем телом. От этой неприглядной картины больно сжалось сердце. И еще больше оно сжалось от последующей мысли, что все-все знают, что эти хаотичные движения, эти дерганья — признак психического нездоровья. И все могут смело тыкать пальцем и называть психохроником. И захотелось спрятаться от всех — чтобы меня больше никто не видел. А куда спрятаться?