Травяной венок. Том 1
Шрифт:
– Я знаю, – твердо отвечал Друз. – И все же я намерен выставить свою кандидатуру в трибуны от плебса. Только, прошу, не говори никому. У меня есть план, как выиграть выборы и вынудить народ думать, что я решился на это в последний момент.
Осуждение и ссылка Публия Рутилия Руфа в начале сентября явились ударом для Друза, ибо поддержка, которую оказывал ему дядя в сенате, была поистине неоценимой. Теперь он целиком зависел от Гая Мария – человека, с которым он был не в самых близких отношениях и который не вызывал у него восхищения. Во всяком случае, кровного родственника тот заменить не мог. Это означало также, что отныне Друзу не с кем было советоваться в семейном кругу. Брат его Мамерк сочувствовал ему, но в политике больше склонялся к Катулу Цезарю
После смерти Ливий Друзы лишь напряженная преторская деятельность в качестве председателя судов, занимающихся делами об убийствах, растратах, мошенничестве и ростовщичестве, поддерживала его и помогала забыться. Когда под влиянием беспорядков в испанских провинциях сенат решил направить наместника с чрезвычайными полномочиями в Цезальпийскую Галлию, Катон Салониан с готовностью ухватился за эту еще более беспокойную должность и уехал, оставив своих детей на попечение своей тещи, Корнелии Сципион, и шурина, Друза. Летом разнесся слух, что Катон упал с лошади, получив при этом травму головы, которая в то время не вызывала серьезных опасений. Затем, однако, последовали припадок эпилепсии, паралич, кома – и смерть. В душевном покое и забытьи. У Друза при этом известии словно захлопнулась в душе какая-то дверь. Все, что у него теперь оставалось в память о сестре, – это ее дети.
Поэтому вполне объяснимо было, что Друз после ссылки дяди написал Квинту Поппедию Силону и пригласил его к себе в Рим. Чрезвычайные суды, созданные на основании закона Лициния Муция, бездействовали, и сенат с общего молчаливого согласия решил отложить очередную перепись населения Италии до следующего срока ее проведения. Не было, следовательно, никакой причины, которая помешала бы приезду Силона в Рим. А Друзу позарез нужно было обсудить с кем-нибудь из доверенных людей свое будущее избрание в трибуны.
Три с половиной года минуло со дня последней их памятной встречи в Бовиане.
– Кроме меня у них остался лишь Цепион, – говорил Друз Силону, когда они сидели в его комнате в ожидании ужина, – а он даже сейчас не желает видеть детей, считающихся по закону его родными. Эти двое – настоящие сироты… К счастью, мать свою они не помнят вовсе, а отца – и то очень смутно – помнит одна Порция. В грозном, бурном море нашей жизни детей швыряет, как утлое суденышко, и единственный их надежный якорь – моя мать. Наследства Катон Салониан им, разумеется, никакого не оставил – не считая кое-какой собственности в Тускуле, да дома в Лукании. Я должен позаботиться о том, чтобы мальчик, когда придет его время, был достаточно обеспечен для избрания в сенат, а девочка получила достойное приданое. Судя по всему, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез подумывает о том, чтобы женить на моей Порции своего сына Луция. Мое завещание уже составлено. И завещание Цепиона – я об этом позаботился – тоже. Нравится это Цепиону или нет, но оставить их без наследства ему не удастся. Равно как обездолить их каким-нибудь иным образом. Разве что он откажется видеться с ними, подлец!
– Бедные малыши… – сочувственно проронил Силон, который сам был отцом. – У маленького Катона даже памяти о матери и отце не сохранилось.
– Потешный мальчонка… – криво усмехнулся Друз. – Тощий, как палка, с невероятно длинной шеей и таким клювом вместо носа, какого мне ни разу не доводилось встречать ни у одного парня его возраста. Он напоминает мне ощипанного орленка. И я никак не могу проникнуться к нему симпатией, как ни стараюсь. Ему давно уже не два года, однако он носится по дому, уткнувшись носом в пол, при этом его шея сгибается под тяжестью головы, и орет. Не плачет, а кричит. Он не может ничего говорить нормально, а постоянно трубит. К тому же безжалостно проказничает. Я, конечно, его жалею, но когда он приближается – бегу без оглядки…
– А как насчет этой наушницы, Сервилий?
– О, она очень спокойна, сдержана, послушна. Но не вздумай довериться ей, Квинт Поппедий, что бы ты ни делал… Еще одна представительница этой породы, которая мне не по нраву, – немного печально отозвался
Силон пристально взглянул на него своими желтоватыми глазами:
– А есть кто-нибудь, кто тебе нравится?
– Мой сын, Друз Нерон. Милый мальчуган. Собственно, он не такой уж и маленький. Ему восемь лет. К сожалению, его умственные способности не столь хороши, сколь характер. Я пытался убедить жену в том, что усыновлять чужого ребенка опрометчиво, но она всей душой так желала этого – и это решило дело. Цепион-младший мне тоже очень нравится, однако я не верю, что он его родной сын. Он – вылитый Катон Салониан, и в детской компании ведет себя так же. Лилла хорошая девочка. Как и Порция. Хотя девочки всегда были для меня загадкой.
– Взбодрись, Марк Ливий! – улыбнулся Силон. – Придет день, когда все они станут взрослыми, и тогда можно будет заслуженно любить или не любить их… Почему бы мне не повидаться с ними? Признаюсь, мне страшно интересно взглянуть на ощипанного орленка и маленькую лазутчицу. Как поучительно: самым любопытным для человека является все несовершенное…
Остаток дня они провели в общественных местах, так что лишь на следующий день Друзу удалось сесть и обсудить с Силоном ситуацию в Италии.
– Я намерен в начале ноября баллотироваться в трибуны от плебса, Квинт Поппедий, – сообщил Друз.
Силон, изменив своей обычной невозмутимости, заморгал глазами:
– И это после того, как ты побыл эдилом?.. Тебе ведь прямая дорога теперь в преторы!
– Я мог бы выдвинуть свою кандидатуру и на должность претора, – спокойно подтвердил тот.
– Так что же? К чему тебе становиться народным трибуном? Уж не думаешь же ты всерьез о том, чтобы дать Италии гражданские права?!
– Именно это я и думаю сделать. Я терпеливо ждал – видят боги, как терпеливо! Если когда-либо должен настать час для подобного шага, то он пришел. Пока закон Лициния Муция еще свеж в памяти людей. И назови мне другого человека в сенате, подходящего возраста, который будучи народным трибуном, обладал такими же достоинством и авторитетом, как я. Я заседал в сенате десять долгих лет и в течение двадцати лет являюсь главой своего рода. Репутация моя безупречна, и единственное, чего я когда-либо страстно желал, – это всеобщее избирательное право для всего населения Италии. В качестве народного эдила я вел большие дела. Состояние мое огромное, у меня масса клиентов, и я пользуюсь известностью и уважением всего Рима. Таким образом, когда вместо поста претора я выставлю свою кандидатуру в трибуны от плебса, все поймут, что у меня есть на то веские причины. Я стяжал себе славу как защитник, а теперь прославился и как оратор. Тем не менее в сенате я безмолвствовал десять лет. Мне еще предстоит возвысить свой голос. В судах одного упоминания моего имени достаточно, чтобы собрать толпу слушателей. Итак, Квинт Поппедий, когда я выдвину свою кандидатуру в трибуны от плебса, все в Риме, от знати до простолюдинов, поймут, что пошел я на это, движимый побуждениями столь же вескими, сколь и достойными.
На протяжении всей тирады Силон в задумчивости надувал щеки, а по завершении ее заметил:
– Это, конечно, станет сенсацией. Однако вряд ли у тебя есть шансы на успех. Гораздо разумнее, на мой взгляд, было бы, раз уж тебе удалось стать претором, через два года баллотироваться в консулы.
– Находясь на посту консула, я ничего не добьюсь, – возразил Друз. – Закон, который я хочу провести в жизнь, должен исходить от народного собрания, и предложить его должен один из трибунов. Попытайся я выдвинуть подобное предложение будучи консулом – на него тут же наложат вето. Тогда как в качестве народного трибуна я смогу руководить принятием решений так, как не дано консулу. И вдобавок у меня будет власть над консулом, даваемая правом вето. Ради этого я готов поступиться консульской должностью… Гай Гракх льстил себя мыслью, что великолепно воспользовался положением трибуна. Но, говорю тебе, Квинт Поппедий: никто не сможет тягаться в этой должности со мной! Мои преимущества – возраст, мудрость, связи и влияние. У меня имеется целая программа изменения законодательства, которая простирается гораздо дальше всеобщего избирательного права для населения Италии. Я намерен реформировать общественные отношения в Риме в целом!