Травяной венок. Том 2
Шрифт:
Тысячи италиков из тех, кто впервые обрели гражданские права, а ныне испытывали жгучее разочарование, связанное гнусными мерами, которым они были подвергнуты, начали прибывать в Рим уже в конце августа. Театралы, любители гонок на колесницах, заядлые охотники на диких зверей, просто зеваки – все, кто только мог приехать, приезжали. Театралы предвкушали особое удовольствие – старый Акций вынужден был оставить свой дом в Умбрии, чтобы прибыть в Рим и лично осуществить здесь постановку своей новой пьесы.
И Цинна наконец решил, как он будет действовать. Его союзник, трибун плебса Марк Вергилий
Затем Вергилий объявил о своем намерении в сенате и страстно призвал к тому, чтобы отцы-основатели не обсуждали эту проблему дольше, чем они делали это в январе. После чего он передернул плечами и сел на скамью трибунов рядом с Серторием и остальными. Он выполнил просьбу Цинны, выяснив настроение сената. Все остальное должен был делать сам Цинна.
– Отлично, – сказал тот своим союзникам, – беремся за дело. Мы пообещаем всему миру, что если наши законы, восстанавливающие прежние государственные формы и касающиеся новых граждан, будут приняты центуриальной ассамблеей, мы издадим закон об общем аннулировании долгов. Обещание Сульпиция вызывало подозрения, поскольку он законодательствовал в пользу кредиторов и, кроме того, это касалось сената; но перед нами не стоит такого препятствия. Нам поверят.
Последовавшая за этим активность не была тайной, хотя ее и не выставляли напоказ перед теми, кто был против общего аннулирования долгов. И таким отчаянным было положение большинства – даже среди представителей первого класса, – что общее мнение и поддержка внезапно обернулись в пользу Цинны. На каждого всадника или сенатора, который никому не был должен и никому не одалживал, приходилось по шесть – семь всадников и сенаторов, глубоко погрязших в долгах.
– Мы в беде, – сказал старший консул Гней Октавий Рузон своим коллегам, Антонию Оратору и братьям Цезарям. – Помахав такой приманкой, как общее списание долгов перед столькими жадными носами, Цинна добьется того, чего хочет, даже от представителей первого класса и центурий.
– Отдадим ему должное, он достаточно умен, чтобы не пытаться созвать плебс или всенародное собрание, и одним этим укрепить свои позиции, – раздраженно заметил Луций Цезарь. – Если он протащит свои законы в центуриях, они будут легальны, согласно существующему законодательству Луция Корнелия. И, обретя таким образом казну, или, на худой конец, частные деньги, центурии сверху донизу проголосуют так, как следует, чтобы отблагодарить Цинну.
– A capite censi будут бесноваться, – молвил Антоний Оратор.
Но Октавий покачал головой; он был далек от тех острейших проблем, которые они сейчас обсуждали.
– Нет, только не capite censi, Марк Антоний, – сказал он спокойно, впрочем, он всегда был уравновешенным человеком. – Низшие классы никогда не бывают в долгах – у них просто нет денег. Занимают только представители средних и высших классов. Причем делают они это в основном
– Я расцениваю это, как твою уверенность в том, что центурии проголосуют, чтобы принять всю эту неприемлемую чепуху, не правда ли? – спросил Катул Цезарь.
– А ты, Квинт Лутаций?
– Да, я очень боюсь именно этого.
– О, я знаю, что делать, – сердито нахмурился Октавий. – однако сделаю это сам, не говоря об этом даже вам.
– Что, по-вашему, он надумал? – спросил Антоний Оратор, после того как Октавий направился к Аргилетуму.
Катул Цезарь отрицательно покачал головой.
– Не имею ни малейшего представления. – Он сдвинул брови. – О как бы я хотел, чтобы у него была хоть одна десятая часть мозгов и способностей Луция Суллы! Но у него их нет. Он человек Помпея Страбона.
Его брат, Луций Цезарь, поежился.
– Мне кажется, что он сделает нечто такое, чего не следовало бы делать. Ох, что будет!
– Я думаю, мне лучше провести следующие десять дней где-нибудь подальше от Рима, – оживился Антоний Оратор.
В конце концов они решили, что это будет наилучший выход для всех.
Уверенный в себе, Цинна теперь мечтал назначить дату его contio в центуриальной ассамблее, и такой датой стал шестой день перед декабрьскими идами, или второй день после начала ludi Romani. Насколько распространены были долги, и как страстно должники желали освободиться от своей ноши стало предельно ясно на рассвете этого дня, когда почти двадцать тысяч человек явились в лагерь Марция, чтобы услышать contio Цинны. Каждый из них хотел, чтобы он провел голосование в этот же день, но Цинна объяснил, что это невозможно, поскольку его первый закон подразумевал бы аннулирование первого закона Суллы. «Нет, – непреклонно сказал Цинна, – обычай требует выждать период из трех nundinae, [67] и он должен быть соблюден.»– Однако он пообещал, что вынесет на рассмотрение еще больше законов в других своих contiones, и это произойдет намного раньше, чем наступит время голосования по первому закону. Подобное заверение всех успокоило, поскольку вселило твердую надежду на то, что общее аннулирование долгов произойдет намного раньше, чем Цинна покинет свою должность.
67
Рыночные дни (лат.).
На самом деле существовали еще два закона, которые Цинна намеревался обсудить в первый же день: закон о распределении новых граждан по трибам и закон о прощении девятнадцати беглецов и призыве их вернуться. Все они – от Гая Мария до рядового всадника – сохранили свою собственность, и Сулла не делал попыток ее конфисковать в последние дни своего консульства, а новые трибуны плебса, которые все еще пользовались своим правом вето в сенате, дали ясно понять каждому, что любая попытка провести конфискацию будет пресечена.