Травяной венок. Том 2
Шрифт:
Луций Корнелий Мерула так никогда и не прочитал письмо, посланное ему Катулом Цезарем, так как был уже мертв. После того как он благоговейно разместил свои apex [72] и laena, [73] аккуратно свернутые в пучок, позади статуи Великого бога в его храме, Мерула отправился домой, принял горячую ванну и вскрыл себе вены костяным ножом.
Сцевола, верховный понтифик, принялся за чтение письма, Катула Цезаря.
«Я знаю, Квинт Муций, что ты решил связать свою судьбу с Луцием Цинной и Гаем Марием, и даже начинаю понимать, почему. Твоя дочь обещана молодому Марию, и это слишком дорогой подарок Фортуны, чтобы им можно было пренебречь. Но ты не прав. Гай Марий повредился в рассудке и те, кто последует за
72
Специальный головной убор flamen Dialis (лат.).
73
Специальный шерстяной плащ flamen Dialis (лат.).
К тому времени, когда ты получишь мое письмо, я буду уже мертв. Я предпочитаю умереть, чем провести остаток своей жизни изгнанником, или стать одной из жертв Гая Мария. Мои бедные, бедные братья! Мне так приятно самому выбрать время, место и способ смерти. Если бы я собрался подождать до завтра, ни одно из них уже не было бы моим.
Я закончил свои мемуары, и для меня весьма болезненно не иметь возможности услышать те отзывы, которые они соберут, когда будут опубликованы. Однако они-то будут жить, когда меня уже не станет. Чтобы спасти их – а они могут быть какими угодно, только не угодными Гаю Марию! – я послал их вместе с Мамерком к Луцию Корнелию Сулле в Грецию. Когда Мамерк вернется сюда в лучшие дни, он опубликует их. Он также обещал мне послать одну копию в Смирну Публию Рутилию Руфу, чтобы отплатить ему за всю ту злобу ко мне, которую он излил в своих писаниях.
Присмотрись к себе, Квинт Муций. Было бы очень интересно увидеть, как ты ухитришься примирить свои принципы с необходимостью. Я этого сделать не смог. К счастью, мои дети благополучно женаты.»
Со слезами на глазах, Сцевола смял этот маленький кусок папируса и сжег в жаровне, которая пылала вовсю, потому что было холодно, а он был достаточно стар, чтобы чувствовать холод. Подумать только, убили его старого дядю авгура, совершенно безобидного человека! И они еще могли говорить, что это была ужасная ошибка! Ничто из того, что случилось в Риме начиная с Нового года, не было ошибкой. Грея свои руки и смахивая слезы, Сцевола смотрел на раскаленные угли, пылавшие в бронзовом треножнике, не думая о том, что последнее впечатление, которое унес из этой жизни Катул Цезарь, было точно таким же.
Головы Катула Цезаря и Мерулы flamen Dialis'a добавились к возвышающейся на трибуне коллекции перед рассветом третьего дня седьмого консульства Гая Мария. Сам Марий провел немало времени в созерцании головы Катула Цезаря, все еще красивой и надменной, прежде чем позволил Попиллию Ленасу созвать другую плебейскую ассамблею.
Собрание адресовало свою злобу Сулле, который был осужден и объявлен врагом общества, а все его имущество конфисковано, хотя это и не принесло слишком большой пользы Риму. Марий позволил своим «бардаям» разграбить великолепный новый дом Суллы, возвышающийся над Большим цирком, а затем и сжечь его до основания. Имущество Антония Оратора постигла подобная участь. Однако ни один из этих людей не оставил ни малейшего намека на то, где они могли скрывать деньги. Таким образом, легион рабов весьма обогатился за счет домов Суллы и Антония, в то время как Рим ничего от этого не получил. Это так разозлило Попиллия Ленаса, что он послал партию общественных рабов просеять золу, оставшуюся от дома Суллы, после того как она остынет, надеясь найти спрятанное сокровище. Но в доме, когда еще по нему рыскали «бардаи», не было не только некоего подобия шкафа, в котором Сулла и его предки хранили свои сокровища, но даже бесценного стола из цитрусового дерева – об этом позаботились Мамерк и новый управляющий Суллы – Хризогон. Эти двое с помощью небольшой армии рабов, получивших строгий наказ не появляться на улицах с тайным или виноватым видом, менее чем за день вынесли самое ценное из полдюжины прекраснейших домов Рима и тщательно запрятали все так, что никто не мог и мечтать найти этот тайник.
За время первых дней своего консульства, Марии ни разу не зашел
– Гай Марий совершенно безумен и при этом здоров. Он знает, что никогда не сможет взглянуть Юлии в глаза после этой кровавой бойни, – заявил Цинна своему другу Гаю Юлию Цезарю, когда тот вернулся в Рим из Ариминума, где Марий Гратидиан помогал ему удерживать Сервилия Ватия в пределах Италийской Галлии.
– Где же он тогда живет? – спросил мертвенно-бледный Гай Юлий, усилием воли сохраняя спокойствие.
– Веришь ли, в палатке! Она находится там, не видел? Ее поставили вдоль бассейна Курция, в котором сам Марий и принимает ванны. Кажется, что он никогда не спит. Когда он не пирует с худшими из своих рабов и чудовищем Фимбрием, то ходит, ходит, ходит и всюду сует свой нос, как те старушки, которые тыкают своей прогулочной тросточкой во все, что они видят. Для него нет ничего святого! – воскликнул, поежившись Цинна. – Я не могу его контролировать. Я не представляю себе, о чем он думает или что он еще собирается предпринять. Впрочем, сомневаюсь, что он сам это знает.
Слухи о безумствах в Риме начали достигать ушей Цезаря еще во время его прибытия в Веи. Но эти истории были столь странными и запутанными, что он не поверил в них и не свернул со своего пути. Вместо того, чтобы проехаться вдоль лагеря Марция и поприветствовать своего родственника Сертория, Цезарь пересек Мульвийский мост и направился к Коллинским воротам. Его информация о недавних событиях в Риме была достаточно свежей, так что он знал и о смерти Помпея Страбона, и о том, что его армия больше не находится там. Еще в Веях он услышал об избрании Мария и Цинны консулами, и это была одна из тех причин, почему он не слишком обращал внимание на слухи о невероятных жестокостях в городе. Однако, когда он подъехал к Коллинским воротам, то обнаружил, что они заняты центурией солдат.
– Гай Юлий Цезарь? – спросил центурион, который хорошо знал легатов Гая Мария.
– Да, – отвечал Цезарь с растущим беспокойством.
– У меня есть приказ от консула Луция Цинны направить тебя прямо к нему, в храм Кастора.
– Я буду счастлив сделать это, центурион, – нахмурился Цезарь, – но предпочел бы сначала отправиться домой.
– Приказ гласит – немедленно, Гай Юлий, – настаивал центурион, пытаясь придать своему голосу одновременно вежливый и повелительный тон.
Цезарь поскакал прямо к форуму.
Дым, который ныне туманил безупречно-безоблачное голубое небо, расстилался настолько далеко, что скрывал Мульвийский мост; испытывая нарастающий ужас, Цезарь смотрел на трупы мужчин, женщин и детей, разбросанные по обе стороны широкой прямой дороги. К тому времени когда он достиг Субуры, его сердце стучало тяжелыми, частыми ударами, а душа изнывала от бешеного желания помчаться во весь опор домой, чтобы убедиться в том, что его семья еще жива. Однако инстинкт подсказывал ему, что он поступит для их же блага, если сначала отправится туда, куда ему приказано явиться. Было ясно, что война прошла по улицам города и на протяжении всего пути к хаотично расположенным домам Эсквилина он слышал крики, стоны, вопли. И ни единой живой души на улицах, вплоть до самого Аргилетума. Цезарь въехал на центральную часть форума, где обогнул находившиеся там здания, и подъехал к храму Кастора и Поллукса, не заезжая в нижнюю часть форума.
Он нашел Цинну у подножия ступеней храма, и от него узнал о том, что произошло.
– Но что ты хочешь от меня, Луций Цинна? – спросил он, рассматривая большую палатку, раскинутую возле бассейна Курция.
– Я ничего от тебя не хочу, Гай Юлий.
– Тогда позволь мне ехать домой! На улицах везде огонь, и я должен убедиться, что с моей семьей все в порядке!
– Я и не посылал за тобой, Гай Юлий. Это сделал Гай Марий. Я только сказал страже у ворот, чтобы ты зашел сначала ко мне, потому что подумал о твоем неведении.