Травяной венок. Том 2
Шрифт:
Скатон поднялся.
– Хорошо, попытаться все-таки стоило, – сказал он. – Благодарю тебя за гостеприимство, Гней Помпей, но теперь самое время мне вернуться к своей армии.
Отряд марсов исчез в темноте. Не успел затихнуть топот их коней, как раздались звуки трубы Помпея Страбона. Лагерь, подчиняясь приказам, пришел в движение.
– Они нападут завтра, возможно с двух сторон, – сказал Помпей, сбривая с предплечья светлые волоски лезвием своего меча. – Это будет превосходная битва.
– А что делать мне? – с несчастным видом спросил Цицерон.
Помпей спрятал свое оружие и собрался укладываться на походную постель; другие кадеты занялись приготовлениями к битве, так что они были только вдвоем.
–
Марсы не прорвались. Цицерон слышал крики и гром отдаленной битвы, но не видел ничего, пока не подъехал Помпей Страбон вместе с сыном. Оба были растрепаны и забрызганы кровью, но широко улыбались.
– Легат Скатона Фравк убит, – сказал Помпей Цицерону. – Мы сокрушили марсов – и силы пиценов тоже. Скатон ушел с немногими из своих людей, но мы отрезали ему все подступы к дорогам. Если они захотят вернуться к себе в Маррувий, им придется идти трудным путем – через горы без еды и укрытия.
Цицерон поперхнулся:
– Оставлять людей умирать от холода и голода – это любимейшее занятие твоего отца, – сказал он, как ему казалось, почти героически, но с дрожащими коленями.
– Ты плохо себя чувствуешь, не так ли, бедный Марк Туллий? – спросил Помпей, смеясь, и дружески хлопнул его по спине. – Война есть война, вот и все. Они сделали бы то же самое с нами, ты знаешь. Может быть, если человек так умен, как ты, он теряет охоту к войне? Это удача для меня. Я не хотел бы, чтобы моим противником оказался воинственный человек, столь же умный, как ты. Счастье для Рима и то, что в нем намного больше таких людей, как мой отец и я, чем таких, как ты. Рим стал таким, какой он есть, в битвах. Но кто-то должен двигать дела на форуме – и это, Марк Туллий, твоя арена.
Глава 3
Эта арена была такой же бурной, как и любой театр военных действий в ту весну, поскольку Авл Семпроний Азеллион сцепился с ростовщиками. Финансы в Риме, как общественные, так и частные, были еще в худшем состоянии, чем во время Второй Пунической войны, когда Ганнибал оккупировал Италию и блокировал Рим. Деньги прятались всеми торговыми обществами, казна была фактически пуста и поступления очень малы. Даже те части Кампании, которые находились в руках римлян, были в таком хаотическом состоянии, что не было возможности наладить упорядоченный сбор податей; квесторы затруднялись в ведении какой-либо таможенной службы, поскольку один из двух главнейших портов, Брундизий, был полностью отрезан; италики были теперь повстанцами-неплательщиками, что они оправдывали ссылками на царя Митридата. Провинция Азия оттягивала передачу своих сократившихся доходов Риму; Вифиния не платила вовсе ничего, а поступления из Африки и Сицилии съедались дополнительными закупками пшеницы прежде, чем они могли быть отправлены оттуда. Более того, Рим оказался в долгу у одной из своих собственных провинций – Италийской Галлии, откуда поступала большая часть оружия и доспехов. Серебряные позолоченные денарии, каждый восьмой из выпущенных Марком Ливием Друзом, внушили всем недоверие к деньгам, и слишком много сестерциев было отчеканено, чтобы обойти это затруднение. Займы стали обычным делом среди людей со средним и высоким доходом и ростовщические проценты повысились, как никогда раньше.
Обладая хорошей деловой хваткой, Авл Семпроний Азеллион решил, что самым лучшим способом поправить дела будет закон об освобождении от долга. Его способ был привлекателен и легален; он отыскал древнее установление, которое запрещало назначать плату за предоставление займа. «Другими словами, – заявил Азеллион, – незаконным является получение прибыли от данных взаймы денег. То, что древний закон игнорировался в
Прежде чем Азеллион успел провести в жизнь возрожденный им закон, ростовщики услышали о его намерении и обратились к нему с просьбой снова открыть банкротские суды.
– Что? – вскричал он. – Здесь, в Риме, опустошенном наиболее серьезным кризисом с времен Ганнибала, люди, собравшиеся перед моим трибуналом, просят меня об ухудшении дел? Насколько я понимаю, вы – отвратительная кучка алчных людей, о чем я вам и объявляю. Убирайтесь! Если вы этого не сделаете, то я открою для вас суд! Суд, предназначенный специально для того, чтобы привлечь вас за то, что вы даете деньги под проценты!
С этой точки зрения Азеллиона нельзя было столкнуть. Если бы ему удалось настоять на том, что требование с должников уплаты процентов незаконно, он, без сомнения, в огромной степени облегчил бы бремя их долга – и совершенно легальным путем. Капитал должен быть выплачен во что бы то ни стало. Но не проценты. Семпроний, семья Азеллиона, традиционно защищали бедствующих; горя желанием последовать семейной традиции, Азеллион отдался своей миссии со всем рвением фанатика, отвергая доводы своих противников как бессильные перед лицом закона.
Однако он сделал ошибку, не приняв в расчет того, что не все его враги были всадниками. Среди них были также и сенаторы, занимавшиеся ростовщичеством несмотря на то, что членство в сенате исключало любую чисто коммерческую деятельность – а особенно такую неописуемо отвратительную, как ростовщичество. В числе сенаторов-ростовщиков был и Луций Кассий, плебейский трибун. С началом войны он занялся этим делом, потому что его сенаторского дохода по цензу явно не хватало. Но по мере того, как уменьшались шансы Рима на победу, Кассий обнаружил, что все средства, которые он дал в долг, задерживаются, выплаты не поступают и перспектива расследования со стороны новых цензоров становится все более реальной. Хотя Луций Кассий безусловно, являлся самым крупным заимодавцем в сенате, он впал в отчаяние и был на грани паники, но, будучи по натуре противоречивой личностью, Кассий начал действовать – и не только от своего имени: он выступил в защиту всех ростовщиков.
Азеллион был авгуром. А так как он был к тому же и городским претором, то регулярно наблюдал предзнаменования в интересах города с подиума храма Кастора и Поллукса. Через несколько дней после столкновения с ростовщиками он, как обычно, уже отметил добрые предзнаменования и вдруг обратил внимание, что толпа на форуме у его ног значительно гуще, чем бывает всякий раз, когда люди собираются, чтобы понаблюдать за действиями авгура.
Когда Азеллион поднял чашу, чтобы совершить возлияние богам, кто-то бросил в него камень. Он ударил жреца чуть выше левой брови. Азеллион закружился на месте, чаша выпала из его рук и со звоном покатилась по ступеням храма, брызгая во все стороны освященной водой. Теперь камни полетели отовсюду, туча камней; низко пригнувшись и закрывая голову своей пестрой тогой, Азеллион инстинктивно бросился к храму Весты. Но добропорядочные люди из толпы разбежались, как только поняли, что происходит, и разъяренные ростовщики, напавшие на него, преградили Азеллиону путь к убежищу у священного очага Весты.