Требуется чудо (сборник)
Шрифт:
— Я все, что надо, положил, — хрипло сказал Тит. Почему хрипло? А Бог его знает, почему! То ли в горло чего попало, то ли и впрямь жаль ему было расставаться с Ильиным. Ведь минувшее время из жизни, из песни не выкинешь, а в минувшем им с Ильиным не так уж и скверно было вместе. — Можешь не проверять — все. Книжки тоже, хотя они тебе там помехой могут стать. Но положим, пусть… А о куртке. Вань, не плачься, на фиг тебе там куртка на меху! Тепло там, Вань…
— Где там? — спросил Ильин сначала Тита, потом Ангела. И ни Тит, ни Ангел не ответили. Тит — потому что не велено ему
— Попрощайтесь с друзьями и знакомыми, — официальным тоном повторил Олег Николаевич.
Он уже стоял у стола, приглашая Ильина последовать своему примеру, и Ильин сомнамбулически встал, пошел на негнущихся ногах к «друзьям и знакомым». Сам не понимал: почему он рабски слушается гебиста, хотя никуда не хочет лететь, дом его здесь, дом родной. Ну, не очень родной — так другого же нет!..
А навстречу плыла Мальвинка, обняла Ильина за ватные пиджачные плечи, смачно чмокнула в лысинку, прошептала:
— Все будет тип-топ, майн фюрер. Орлы должны летать на присущей им высоте.
Не понял Ильин, да и некогда понимать было. Уже сменил Мальвину Лифлянд из книжной лавки на Кузнецком мосту, крепко пожал руку Ильину, прокартавив:
— Уж не знаю, как с книжками там случится… Вот, принес вам на дорожку…
И протянул свеженькое издание Собчака, новый роман хитмейкера с крутым названием «Спасенному — рай!».
— Это мне? — не понял Ильин. Он вообще себя слишком заторможенно чувствовал, все вокруг происходящее не доходило до него, как будто ватой его обложили и клеем вату пропитали. Кокон.
— Вам. Со смыслом названьице, заметьте…
И пошел было. Но Ильин догнал его вопросом:
— Где там-то? Там-то где?
— А где будете, — как бы не ответил Лифлянд, — где собственный, ваш рай обретете…
А тут и домоуправ подгреб, ничего не сказал, только потерся щекой о щеку Ильина, больно уколол усом и тайно вложил Ильину в руку ключ от подъезда — на память. Получалось по всему, что не видать Ильину родного подъезда, как… Или, напротив, намек: мол, приходи домой, когда хочешь. Ильин, кстати, ключа от подъезда давно домогался, но не получал. Домоуправ ссылался на отсутствие болванок в мастерской, на запой-слесаря, на собственные больные ноги. Стар был домоуправ, вырос в «совке», а избавиться от «совка» невозможно в принципе. Это — как СПИД, который в текущей жизни тоже имел свое место…
И владелец дома, сын миллионера и тоже бывшего «совка»-партайгеноссе, аналогично руку Ильину потискал и щедро сунул в нее довольно плотненькую пачку дойчемарок, скромно сказав при этом:
— Не думайте о возврате суммы, старина, пустое это. А вам пригодится. Все-таки марки, валюта международная, везде ход имеют, даже… — не договорил, слинял.
Ильин стоял как икона, к которой все присутствующие должны приложиться. Вот и гебист районный, добряк-благожелатель, тоже приложился, отдал какую-то коробочку, а в ней, объяснил, как раз иконка и находилась, святая картинка с портретом Владимирской Божией Матери.
— Если что, поможет.
А что, если что? О том умолчал.
А революционер Борода, коллега-соперник Олега Николаевича, подарил на прощанье фотографический портрет вождя мирового пролетариата. Хлопнул по плечу Ильина:
— Хорошо от нас ушел, товарищ, профессионально. Где отрываться научился? В школе разведки под Кейптауном небось? Наслышаны, как же… А портрет сохрани. Я его у одного шоферюги реквизировал, на ветровом стекле, прохвост, возил портретик. Или лучше иначе сказать: автопортрет? — и заржал жеребцом. И завел дурным голосом: — Вам возвращая ваш портрет, я ни о чем вас не ма-а-лю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю-у-у…
Ну а последним был Тит.
Ничего Тит ему не подарил, ничего и не сказал — ничего особенного. Просто обнял Ильина крепко, прижал коротышку к могучей, пахнущей соляром и металлом груди, потерся небритым подбородком о шпаклеванную тоном лысину Ильина, виновато шепнул:
— Извини, брат. Не мог я иначе, да ты ведь и знал все. Я ж не скрывал… Не в вакууме живем, а с людьми…
— С волками жить… — не сдержался Ильин, уязвил Тита, хотя никакого зла на него не держал.
— Система, — неопределенно пояснил Тит. Он не очень-то походил на обычного Тита, на шумного, на хамлюгу и крикуна, шебутного слесаря от бога, для кого правила приличия писаны не были. Он шепотом говорил, шепотом улыбался, шепотом двигался — ну, будто тень. А может, стушевался, как та самая тень, в присутствии негласных начальников, всесильных магов и волшебников от гебе. А может, прав Ангел, плохо ему было…
А волшебник от гебе Олег Николаевич хлопнул в ладоши и приказал капризно:
— Хватит обниматься. Долгие проводы, как известно, лишние слезы. А плакать Ивану Петровичу никак нельзя: грим сойдет.
— Пусть сойдет, — сказал Ильин.
— Ну уж нет. Без него Игра — не Игра.
Понятно, что в устной речи прописные буквы не слышны, но Олег Николаевич ухитрился сказать так, что Ильин явственно услышал и сам оную употребил:
— Какая Игра?
— Большая, — немедля ответил Олег Николаевич, подхватывая Ильина под руку и ведя его прочь из зала. А все остальные персонажи потянулись следом. — Большая. Политическая. Судьбоносная. И вам в ней предстоит сыграть не последнюю роль. Вы про Троянского коня, конечно, слыхали? — Вопрос был риторическим, ответа гебист-от-магии не ждал. — Так вот, вам предстоит сыграть роль и коня, и его обитателей. И для этого, естественно, нужен ваш грим. Нужен как намек. Как шутка гения. Как издевка над нормами, принятыми там, где не ждут коня…
— Мне страшно, — прорезался Ангел. — Я ничего не понимаю. Что он несет?
— А мне, по-твоему, весело? — огрызнулся Ильин. — Я устал прям, блин, хохотать… Не можешь что-нибудь подсказать?
— Не могу.
— Ну, поворожи там, пошебурши, загляни в Книгу судеб.
— Откуда ей у меня взяться? Я ее в глаза не видал.
— Но ты же можешь предсказывать, ты же всегда меня остерегал…
— А сейчас темно. Ни зги не вижу. Сам не пойму — почему…